Книга Концерт для виолончели с оркестром - Елена Катасонова

- Контрастный душ - это здоровье!

Но сейчас Володя ее не видит, и вместо душа Рабигуль снова ныряет в постель, сворачивается калачиком, с наслаждением вдыхает льющийся из открытого окна воздух. Никогда прежде не чувствовала она своего тела, никогда его не любила. Да что там, своего тела она просто не замечала - так, телесная оболочка, вместилище ее мыслей и чувств.

А теперь... Почему это? "Потому что его любит Володя", - радостно поняла Рабигуль и на мгновение закрыла глаза.

Вчера она вернулась, как всегда, поздно и, как всегда, шла на цыпочках, оберегая глубокий сон немцев, соседей по коридору. Вот уж кто все делает правильно! Дородные супруги, а с ними неуклюжая, некрасивая дочь-подросток, и воду пьют пунктуально - медленно, глотками, как ведено, - часами ходят, поглядывая на часы, по "лечебной тропе", вежливо улыбаясь, здороваются при встрече, старательно выговаривая немыслимо трудное русское слово "здравствуйте". А однажды господин Майер, как мог, как умел, разъяснил Рабигуль, что бывал здесь, в Пятигорске, в войну, и уже тогда полюбил этот город, что он - о да! - учитель литературы - "нихт фашист, нихт эсэс, плейн золдат", - что знает Толстого и Достоевского.

- Только Толстого и Достоевского? - удивилась западному невежеству Рабигуль. - А Лермонтова?

- О да, Лермонтофф, Пушкин... Но Толстой, о-о-о!

- Значит, у вас, в Германии, не очень-то удачные переводы Лермонтова, решила Рабигуль, но немец, похоже, ее не понял.

С тех пор они всегда обменивались при встречах двумя-тремя фразами: о весне, о погоде, и всегда, неизменно господин Майер преподносил Рабигуль комплимент, старательно подыскивая слова.

- Вы есть не фрау, вы - фрейлейн. О да, по-французски белль фрейлейн.

- А по-немецки? - смеялась Рабигуль.

- По-немецки - шен, очень, очень шен вы есть, да!

* * *

- Как ты можешь разговаривать с этим фашистом! - прошипела однажды постоянно чем-то возмущенная Рита. Да и Люда как всегда поддержала подругу, смотрела на Рабигуль очень строго, даже сурово.

- А почему вы решили, что он фашист? - удивилась Рабигуль.

- Так ведь немец! - в унисон воскликнули Рита с Людой. - Оккупант!

- Была война, - пыталась объяснить очевидное Рабигуль. - Призвали в армию - попробуй-ка откажись! - бросили на Кавказ. Помните у Высоцкого?

"А до войны вот этот склон немецкий парень брал с тобою..."

- Ну и что? - обозлилась Люда: все-то знает эта чечмечка! - Я бы с таким никогда...

Но господин Майер ни с ней, ни с Ритой не заговаривал, так что ей не пришлось демонстрировать свое презрение к "фашисту". Зато Рабигуль за него доставалось.

- Чего эти фрицы сюда приперлись? - ярилась Рита. - У них что, своих, что ли, гор нету? Есть! Как их там? Ну, словом, есть горы.

- И своя вода есть, - подхватила Люда. - Мы ж к ним не ездим!

Рабигуль хотела сказать, что немец полюбил Пятигорск еще в юности, но вовремя спохватилась: не стоит подливать масла в огонь, ведь юность Майера пришлась как раз на войну.

- Стране нужна валюта, - примирительно сказала она. - Серафима Федоровна говорит, их путевки намного дороже наших.

- Еще б не хватало! - воскликнула непримиримая Рита. - Это ты у нас артистка, а мы вообще платили двадцать процентов, да еще подбросил профком на лечение.

Ни та ни другая не признавались даже себе, что хотели бы - еще как хотели! - пообщаться с немцем - поговорить, как получится, а то и пройтись по аллее, - но гад Майер видел одну Рабигуль, с ними только здоровался, вежливо приподнимая шляпу, и эта его вежливость и тирольская шляпа с пером тоже вызывали бешенство.

- Гутен морген, гутен таг! Хлоп по морде - вот так так! - хохотала Рита, ей вторила Люда, и обе при этом вызывающе поглядывали на Рабигуль.

Ох и не нравилась им эта чечмечка! Худая, как щепка, строит из себя фифочку. В карты не играет, в кино не ходит, все записывает что-то в своей дурацкой тетрадке. Однажды, когда Рабигуль ушла на процедуры, порылись в ее тумбочке, нашли, полистали тетрадку. Точки, палочки, какие-то знаки.

- Ноты, - определила Люда так, будто поймала Рабигуль на воровстве.

- Скажите, пожалуйста, музыкантша! - Рита произнесла последнее слово почти с такой же ненавистью, как слово "фашист". - Пиликает на своей скрипочке. Тоже мне, работа!

- Не на скрипке, - поправила ее грамотная Люда. - На виолончели.

- Да какая разница! - вспылила Рита. - Работать надо!

Она прямо полыхала негодованием. Обе они полыхали. А уж когда возник на горизонте Володя, на которого засматривались все женщины в санатории...

- Что он нашел в этой дохлятине?

- Дома небось жена, дети!

- А эта, гордячка... Ах, ах, она такая скромница!

А сама бегает к нему в палату.

- Крадется на цыпочках. Думает, что мы спим, не слышим...

- Написать бы в ее профком...

- Или мужу. Вон - каждый день по письму...

- А что... - призадумалась Люда, и ямочки заиграли на ее пухлых щеках.

- Да там нет домашнего адреса, - мгновенно поняла ее Рита. - И фамилия неразборчива.

- При чем тут фамилия, - досадливо отмахнулась Люда от что ни говори, а глупой Риты. - Фамилия небось общая, а вот то, что без адреса...

- Низкая пока у нас культура быта, - немного успокоившись, важно сказала Рита, вспомнив вчерашнюю передачу по телику. - Положено ведь писать обратный адрес? Вот и пиши! А здорово было бы...

Никогда не признались бы себе эти две несчастные женщины в том, что отчаянно завидуют, что забиты и одиноки, замордованы грубыми мужиками, которых надо кормить и обстирывать, а толку от них - как от козла молока, и сыновья не учатся и не слушаются, грубят, матерятся, вот-вот влипнут в какую-нибудь блатную кодлу, хорошо если не уголовную. Здесь, где не приходилось стряпать, обстирывать, мыть полы, проснулось что-то далекое, женское, но реализовывалось это женское лишь в похабных анекдотах, сплетнях, яростном осуждении всех и вся да в неясной тоске по какой-то другой жизни, откуда и явилась к ним Рабигуль. Как же было не ненавидеть ее? Выше человеческих сил было бы - не ненавидеть.

* * *

"Все, подъем!" - весело сказала себе Рабигуль и встала. Какая пришла к ней жизнь! Какая огромная, неуходящая радость! Сейчас она оденется, выйдет из корпуса и быстрым шагом, изо всех сил сдерживаясь, чтоб не бежать, спустится с горы к источнику, мимо роскошных по склонам вишен, мимо маленьких крепких яблонь, мимо всей этой новорожденной зелени.

Белые и розовые лепестки летят к ее стройным ногам, падают на волосы, украшая их словно блестки; справа, внизу, крохотная прелестная церковь, мелодичный звон колоколов - сегодня Пасха! - чисто звучит в утреннем воздухе. Все - счастье, все - диво.