Книга Голос вечности - Алла Конова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пишу в космоплане. Джолия с ее тайнами уже растворилась в пространстве. Но одну загадку мы все-таки взяли с собой. Это «камни». Я почти уверен — это машины. С позволения «мудрых теней» мы три штуки завернули защитными покрывалами, теми, что заинтересовали когда-то Нину Александровну, и погрузили на космоплан. В изоляционной камере, в полной темноте не будет их убийственного излучения. А новая всесильная Земля раскроет их тайну.
Отлетали мы на рассвете. Я не лирик, но хочется написать словами Нины Александровны.
Встающее «солнце» провожало нас в далекий путь. А воздух широкий, свежий, такой же чистый, как и в утренний час на Земле. Прощай, Джолия, родина мертвых скал… Прощайте и вы, удивительные создания! Спасибо за спасение! Спасибо от всей Земли! И пусть я, по сравнению с вами, в чем-то еще слепой котенок, но мне навсегда останется счастье борьбы с неведомым!
1
Леа ждала Зарецкого. Вот-вот мелькнет его тень за полупрозрачными золотистыми стенами.
Была зима, и опять снегопад освежал воздух. Медленно покачивался под тяжестью тающих хлопьев ярко-зеленый богуяр.
Леа, укутанная мягким пледом, полулежала в кресле. Она видела, как Павел вошел, оглянулся, ожидая, что его-встретят, и, не заметив ее, направился к балкону.
Пока он шел, Леа внимательно изучала его лицо. Изменился ли за эти столетия облик людей? Нет, конечно. Только в выражении лица есть что-то болезненное. Но это скорее не отпечаток времени, а результат исключительности его судьбы.
Леа поднялась ему навстречу.
— 3-з-д-рав-в-вствуйте… Я очень рада вам…
Он улыбнулся счастливо и одновременно растерянно.
— Я опять слышу родные слова и голос… Тот голос, который, казалось, снился мне. Это были самые счастливые сны в моей жизни.
Леа слушала очень внимательно, не отрывая от Павла пытливого взгляда. Ей хотелось сказать: «Почему вы говорите так напыщенно и так длинно?» Но вспомнила: в древности все говорили так.
А он покраснел: ему было стыдно за такую кокетливо-льстивую фразу, тем более что она совершенно не свойственна ему Но эту девушку он действительно видел во сне и слышал ее голос.
Леа плавным взмахом руки указала на кресло.
— Садитесь.
Эти дикие горы, эта бездна ущелий напоминали Павлу что-то давнее-давнее. Обсерваторию отца, прижавшуюся к черным скалам, первые мысли о полете в неведомое…
Павел несколько мгновений пристально смотрел на Лею, а потом заговорил. Он рассказывал о матери, о Нине Александровне.
Леа, закрыв глаза, облокотилась о перила. Так легче слушать.
Синие тени легли на горный снег. Близились сумерки. И Леа очень тихо сказала:
— Пока хватит. Не потому, что мне неинтересно. Мне нужно это обдумать. Я прошу вас — приходите еще…
Вечером Леа все время к чему-то прислушивалась. За теплыми стенами дома усиливался ветер. Разыгрывалась буря, и метался снег.
А Леа видела весну…
Это было проникновение в прошлое. Настолько полное, что, кажется, слышно, как апрельский воздух 1961 года шевелит твои волосы.
Леа представляла себе тот первый в истории мира день, когда человек вырвался в Космос, издали увидел Землю, всю Землю, сферическую поверхность.
Хорошо, что это случилось весной. И Леа приветствовала эту весну.
Это, наверно, был очень солнечный день. Леа не поверит, что тогда мог идти дождь или ненастные тучи низко спустились к Земле.
И она, Леа, легко ступая, идет по шумным улицам Москвы 12 апреля 1961 года.
Девочка с букетом цветов перебегает дорогу, смешную, старую дорогу с узкой колеёй трамвайных линий. Ветер колышет красный галстук, а в светлых глазах — изумление и радость.
Люди заполняют все — и проспекты, и площади, и тротуары, четко скандируют:
— Ю-рий Га-га-рин! Ю-рий Га-га-рин!
И лицо героя похоже на лицо той русоволосой школьницы, что совсем недавно мелькнула на мостовой.
Сплошным строем движутся люди, они поют… Площадь… Ели у Мавзолея Ленина… Кремлевская стена… И красные знамена… Такой эта площадь осталась навсегда, на подбородке и щеках, круглые красивые плечи и полные руки.
2
Она говорила звучным негромким голосом, объясняя Павлу назначения приборов.
— А сейчас вы увидите самое интересное…
Они прошли в затемненную комнату. На экране появилось изображение, плоскостное, но отчетливое и цветное, такое, как в древнем кино.
— Это наше последнее достижение. Узнаете?
Ландшафт казался диким. Камни и скалы. На полотне расширялись безлесные выжженные плоскогорья. И розовая даль неба.
— Джолия… — одним дыханием шепнул Павел.
Островерхая трава и ползающие «камни». Могилы Нины Александровны и Саши.
— Это первый опыт получения точных снимков планет.
Павел был ошеломлен.
— Значит, теперь, чтобы увидеть далекие миры, не надо стремиться в Космос?
— Не совсем так… То, что увидит, прочувствует человек, не уловить никакой машине. Это как бы схема человеческих ощущений, того, что мы могли бы воспринять непосредственно там…
Павел плохо слушал, жадно всматриваясь в знакомые очертания скалистых массивов Джолии. Он чувствовал на коже зной ее горячего воздуха, горьковатый запах травы щекотал ноздри.
— Установка называется Орлин. В честь вашей спутницы, а лучи, благодаря которым это стало возможным, — павлоны…
— Как? — переспросил Павел.
— Павлоны. В честь вас. Нейтральное излучение, вырабатываемое «камнями». Вы его начали исследовать первым…
Павел встрепенулся.
— Эти лучи?! И они уже используются?
— Как видите!
В этом откровении была радость и горечь. Каким могучим стал человек, коль так молниеносно входят в технику наисложнейшие открытия! И в этом последнем есть и его, Павла, вклад. А горечь? Почему же все-таки горечь?
Сможет ли он равноправно жить в стремительном, неутомимом темпе этого времени: новые открытия, теории, гипотезы и доказательства — все новое, новое и новое… Угнаться ли ему? Догнать ли? А для них — это размеренный темп будней.
Ночь в Паласе Наблюдений оставила после себя смутное воспоминание о чем-то необыкновенно грандиозном, таком, что он вряд ли сможет постичь.
И когда они, возвращаясь, парили над океаном, Павел больше не просил опускаться в бушующие волны или же взлетать вверх, чтобы лучше оглядеть водную ширь. Ему было все равно. Раньше он никогда не ощущал одиночества…
