Книга Ключ к сердцу императрицы - Елена Арсеньева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Не хотелось бы.
«Ладно, — сказала себе Лидия, — делать нечего. Поеду с ними. Подчиняясь, так сказать, форс-мажорным обстоятельствам. В Москву я как-нибудь доберусь, когда понадобится. Надо же все выяснить до конца…»
Ну да, надо же узнать, кто его собрался убить!
«Что ты делаешь, безумная?! — спросила она сама у себя в последнем приступе благоразумия. — Что ты творишь, чокнутая мисс Марпл?!»
Ответа не последовало. Лидия просто замкнула слух для веских доводов рассудка.
Молча, покорно она заползла вслед за Ириной в телегу. Алексей лежал посередине. Девушки устроились по обеим сторонам от него, Лидия слева, Ирина — справа, натянули сверху попону.
Теперь никому не было видно, что Лидия украдкой нашла руку Алексея — с перстнем! — и сжала ее. Причем она ничуть не сомневалась, что Ирина, которая легла с другой стороны, точно так же, украдкой, нашарила другую его руку и точно с такой же нежностью сжимает ее. И точно так же, как Лидия, мечтает о том, чтобы поцеловать его — хотя бы в щеку, если нельзя добраться до его губ…
А впрочем, кто ее знает, Ирину, может быть, такие греховные помыслы ей и в голову взбрести не способны!
А вот Лидии взбрели-таки они, взбрели в голову, и тело ее переполнилось греховными желаниями…
Она так старательно боролась с этими помыслами и этими желаниями, что и не заметила, как пригрелась и крепко уснула, укачиваемая мерными движениями телеги.
Лидия проснулась за мгновение до того, как часы начали бить полночь. Она зажала уши да еще сунула голову под подушку, поэтому гулкие удары донеслись словно бы издалека. Эти старые-престарые часы, помнившие еще прадеда Ирины, шли и время показывали отменно, главное, не забывать подтягивать пружину, однако били только дважды в сутки — в полдень и в полночь, но уж били так, что слышно было в каждом уголке старого дома и, по пословице, они даже мертвого способны были поднять. И пословица вполне каждую ночь сбывалась, потому что вскоре после последнего удара часов Лидия слышала, как сверху раздавались тяжелые шаги. Кто-то бродил туда-сюда по чердаку — бродил, шатался, шаркал ногами…
Это было фамильное привидение. Слуги не сомневались, что призрак Гаврилы Ивановича Симеонова просто не может покинуть столь любимое им Затеряево, где он провел всю жизнь практически безвыездно. А Лидия только диву давалась, что и в русской усадьбе, словно в каком-нибудь английском кастле, или французском шато, или в немецком шлоссе, имеется свое привидение. Правда, не столь романтическое, как белая дама, или несчастный влюбленный, или предательски зарезанный барон, но все же — привидение! В первую ночь, проведенную в Затеряеве, когда она услышала эти шаги, жути натерпелась, конечно, до судорог. Точно так же страшно было Ирине, она даже прибежала к Лидии в ее светелку под крышей, и они вместе ежились под большим лоскутным одеялом, поджимая к подбородку заледенелые от страха ноги. Со страху они даже на «ты» перешли и больше из этого обращения не выходили. Ночь они провели в одной кровати, с нетерпением ожидая крика третьих петухов, после чего всякое уважающее себя привидение должно было непременно удалиться.
Так оно и произошло, шаги стихли, и Ирина ушла к себе. На другую ночь все прошло легче, и за неделю Лидия научилась почти не бояться. Но все равно — шаги мешали спать.
Она сунула голову под невероятно мягкую подушку (вся постель была набита пухом, кроме одеяла, конечно) и принялась вычислять, сколько времени могло пройти с полуночи. Первые петухи пели около половины первого, вторые — ближе к двум часам ночи, третьи — в четыре утра. Бывало, призрак раньше угоманивался, сразу после первых петухов. Но старики капризны: вдруг Гаврила Иваныч нынче станет бродить аж до третьих? Этак ведь рехнуться можно! Хоть бы Ирина прибежала, поболтали бы о чем-нибудь! А может, она спит, ничего не слыша? Что-то без удержу зевала за ужином, еле досидела до девяти вечера, когда, по обыкновению, все расходились по своим комнатам, чтобы проснуться чуть засветло. Деревенская, глухоманная жизнь диктовала свои законы, что поделаешь! Впрочем, молодым господам, то есть Лидии, Ирине и Алексею разрешалось поваляться в постели хоть бы и до девяти утра, до самого завтрака, ну а дворню чем свет подымала Фоминична.
Фоминичной звалась Иринина нянька, сменившая в свое время кормилицу и с тех пор не расстававшаяся с молодой барышней Симеоновой почти ни на день. Неведомо, конечно, как при генерале, но в его отсутствие истинной хозяйкой дома была именно Фоминична. И теперь Лидия начала понимать, откуда у Ирины Михайловны Рощиной-Сташевской взялся крепостной художник со странной фамилией Фоминичнин.
Эта женщина вполне заслуживала такой чести — быть основательницей рода. В деревне Затеряевке, носившей почти такое же название, как усадьба, и находившейся в двух верстах, у нее была семья: вдова ее старшего сына, а также младший сын, его жена и дети, Фоминичнины внуки (очень может статься, среди них уже сейчас народился и тот самый Илья, которому предстоит прославить себя в живописи), — однако Фоминична свое семейство как бы отделила от себя: она вся всецело принадлежала Ирине, которую любила истовой, почти тиранической любовью, словно бы ограду непролазную вокруг нее городила, и из этой любви-ограды Ирина выйти не смела. Да и не хотела.
Оставалось только диву даваться, как это Фоминична уехала в Затеряево, оставив Ирину одну в Москве в столь опасный час. Лидию этот вопрос очень интересовал. Не вдруг удалось выпытать у Ирины, что, когда она узнала о пребывании Алексея в госпитале и вознамерилась его оттуда забрать, чтобы увезти с собой, а потому отказалась ехать с обозом, между служанкой и барышней разыгралась страшная ссора. Фоминична во что бы то ни стало хотела остаться в Москве с Ириной, Ирина же велела ей отправляться в подмосковную усадьбу и приготовить дом, чтобы туда не зазорно было привезти раненого. Фоминична была настолько потрясена категоричным неповиновением всегда робкой и покорной барышни, что с нею сделался обморок. Ирина, обливаясь слезами, проявила все же невиданную твердость натуры и велела грузить Фоминичну в повозку как есть — беспамятную.
Впрочем, силы и чувства очень скоро воротились к Фоминичне вполне, и хоть она, по слухам, рыдала, не осушая глаз, слезы ее мгновенно высохли, как только телега с Ириной, Алексеем и Лидией показалась за три версты от Затеряева. Фоминична заранее позаботилась о том, чтобы выставить дозоры из дворовых мальчишек, которые и предупредили ее о приезде молодых господ, и их встретила на крыльце не рыдающая старуха, а дородная женщина лет пятидесяти — гладкая, высокая, сильная, с полуседыми волосами, тщательно упрятанными под повойник, одетая в черное, но в красном, ярком, праздничном полушалке на плечах, с безукоризненными чертами лица, полными губами, соболиными бровями и огромными карими глазами — ну просто натурщица для Кустодиева!
При виде ее у возницы Степаныча сделалось тоскливое выражение, и он проворчал — вроде бы про себя, однако достаточно громко, чтобы быть услышанным:
— Очухалась, анаральша! Никой черт ее не возьмет!
