Книга Воскрешение королевы - Джаконда Белли

— А твоя тетя поправилась?

— Да. Какая-то инфекция. У нее воспалилось среднее ухо да еще и с давлением были проблемы.

— Агеда ни разу не была замужем?

— Боюсь, это моя вина, — сказал Мануэль мрачно. — Фактически она посвятила мне всю свою жизнь. Знаешь, вам обязательно нужно познакомиться, — оживился он. — Память моей тетушки хранит подлинные сокровища. О многих даже я не знаю. Когда я был чуть помоложе тебя, Агеда рассказала мне, что в детстве видела ларец Хуаны. Я долго не вспоминал об этом, пока не прочитал, что принцесса якобы прятала у себя в комнате ларец с самыми дорогими и памятными вещами. Я спросил у Агеды, не о том ли ларце речь. Она притворилась, что понятия не имеет ни о каких ларцах. Откровенно говоря, мне нравится думать, что ларец все-таки существует и моя тетушка знает, где он. Рано или поздно я все узнаю.

Нам принесли кофе. Мануэль положил в свою чашку сахар, задумчиво помешал кофе ложечкой.

— А что, если мы его найдем? Каково это — раскрыть вековую тайну?

Мануэль внезапно сжал мою руку так, что я глухо вскрикнула.

— Извини, — смущенно произнес он, убирая со лба серебристую прядь. — Если бы ты знала, как я счастлив, что обрел такую союзницу. Большинство людей живет сегодняшним днем, довольствуясь отпущенными им пятью чувствами. Но есть среди нас и те, для кого время не линейно, те, для кого прошлое, настоящее и будущее существуют в неразрывной связи. Для историка углубляться в прошлое все равно, что для океанолога опускаться на морское дно.

Для меня главная тайна — мотивы человеческих поступков. Маркизы Денья обманом заманили Хуану в Тордесильяс, держали ее в заточении, лгали. Принцесса узнала о смерти отца только через четыре года. Маркиз говорил ей, что король заболел и удалился в монастырь. Хуана писала отцу. Если бы эти письма сохранились, они бы стали доказательством ее душевного здоровья. Чтобы удержать принцессу в замке, тюремщики лгали ей, что в Тордесильясе свирепствует чума, и даже устраивали фальшивые похоронные процессии под ее окнами. Интересно, им нравилось разыгрывать такие спектакли? Должно быть, да. Каталина, несчастная дочка Хуаны, росла в заключении вместе с матерью и каждый день бросала монеты сквозь прутья решетки, чтобы дети слуг приходили поиграть под ее окном. Скоро ты узнаешь эту историю от начала до конца. Мы остановились на первой встрече и первой страсти. Тело очень простая вещь, Лусия. Самое простое и чистое, что в нас есть. А душа полна темных закоулков. Настоящий лабиринт. И мало кому везет встретить Ариадну с путеводной нитью. Ты один, и Минотавр дышит тебе в затылок. Он всегда рядом.

Ни за обедом, ни по дороге домой Мануэль ни разу не вспомнил о прошлом воскресенье. Я чуть не плакала от такой черствости: в конце концов, он ведь лишил меня девственности и даже не поинтересовался, каково мне теперь. Впрочем, вполне возможно, у мужчин не принято придавать значение таким мелочам, как девственность. А может быть, Мануэль просто стеснялся задавать мне вопросы. Внезапно меня посетила жуткая догадка: то, что случилось в воскресенье, произошло не с нами, а с Хуаной Кастильской и Филиппом Красивым.

ГЛАВА 8

И вновь время повернулось вспять. Я надела старинное платье. Опустилась в кресло. За окном медленно угасал шум вечернего Мадрида.

Жизнь Хуаны круто изменилась после ночи с Филиппом на жесткой монастырской кровати, послужившей им брачным ложем.

В ту ночь мир заиграл для меня новыми красками. Я не чувствовала ни вины, ни страха перед божественной карой. Не знаю, что подумали бедные монашки о воплях и стенаниях, доносившихся из нашей спальни, но Филипп делал со мной такое, что я кричала и стонала, рыдала и смеялась, позабыв о приличиях. Еще вчера я не поверила бы, что такое возможно. Но теперь от моей скромности и робости не осталось и следа. Страсть превратила меня из благочестивой испанской принцессы в обычную счастливую женщину. Утром уставший от ласк обнаженный Филипп сидел на кровати, скрестив ноги, и, пока я играла с его бессильным мягким членом, поверженным драконом, в котором вновь начинало разгораться пламя, рассказывал о том, что ждет меня во Фландрии. «Ты увидишь, как прекрасна моя родина, — говорил Филипп. — Ничего, что ты испанка, что прибыла к нам в окружении солдат, шпионов и злобных фрейлин. Здесь благодатная земля, густые туманы и море зелени. Я научу тебя радоваться жизни, хорошему вину, самой себе. Мы с тобой будем наслаждаться и никогда не пресытимся. Тебе придутся по вкусу шелка и вышивка из Брюгге; твои глаза скоро привыкнут к ярким краскам, которые так ценят наши живописцы. Ты познаешь природу творчества. Увидишь, что красоту этого мира можно передать с помощью цветных нитей для гобелена. Отведаешь чудесные яства. Со мной, Хуана, ты начнешь жить по-настоящему. В моей стране людей не сжигают на кострах. Я разгоню воронье, что вьется подле тебя, отныне тебя будет окружать цвет фламандской знати». Палец Филиппа скользил вокруг моего пупка, словно всадник, который шагом объезжает замок. В тот миг я была готова во всем довериться мужу, отдать в его руки свою судьбу. В тот день мы не покидали спальни. Филипп кутался в мои волосы, кормил меня своим семенем, он познал меня до самых глубин, о которых прежде не ведала даже я сама. Поздно вечером эрцгерцог распорядился, чтобы нам принесли хлеб, вино и фрукты. Ужин сам собой перешел в любовную игру. Мы впивались друг в друга и все не могли насытиться. Филипп разбудил меня затемно, заявив, что хочет посмотреть, как рассветные лучи играют на моей коже, и мы встретили утро вдвоем, голые, изможденные и пьяные от счастья.

Мануэль принес мне в постель кофе с бутербродами.

— К сожалению, тебе нужно встречать рассветы в интернате, — вздохнул он, — но закатные лучи тоже сойдут.

Я, тоже обнаженная, валялась на животе поперек кровати, когда Хуана простилась с Марией де Суассон.

Я в последний раз окинула взором освещенное утренним солнцем аббатство. Его стены казались сгустком серого тумана, застывшего между небом и землей. Одетые в черное монахини махали нам с порога. Мы с Филиппом скакали во главе кавалькады. Неподалеку от Антверпена нам предстояло расстаться: эрцгерцог должен был сопровождать свою сестру Маргариту в Арнемюйден, откуда начиналось ее плавание в Испанию. Навестив нас в Льере, Маргарита без предупреждения зашла в супружескую спальню, так что впервые я предстала перед золовкой в ночной рубашке. На мой взгляд, они с моим братом отлично подходили друг другу: Маргарита ни минуты не могла усидеть на месте. Идеальная пара для моего тщедушного братца. Неодолимое жизнелюбие белокурой принцессы ни за что не оставило бы его равнодушным. Письма из Испании подтвердили, что я оказалась права. Хуан, который был старше меня всего на два года, без памяти влюбился в свою невесту.

На пути в Антверпен, во время которого Филипп не уставал восхищаться тем, какая я ловкая наездница, мне представили его воспитательницу Жанну де Коммин, мадам де Галлевин. Муж хотел, чтобы эта дама стала моей старшей фрейлиной, ибо кто, как не она, мог обучить меня всем тонкостям бургундского этикета. Мадам де Галлевин носила остроконечную шляпу, украшенную прозрачной вуалью. Эта шляпа, как и весь наряд Жанны, была образцом последней французской моды, и я моментально почувствовала жгучее отвращение, которое, впрочем, я скрыла, чтобы не расстроить мужа и не обидеть его воспитательницу. Несмотря на приверженность к французским нарядам, мадам де Галлевин бегло говорила по-испански. Это была женщина средних лет, белокожая, с угловатыми чертами и маслянистыми густо-зелеными глазами. Образ ангела чистоты немного портил крупный чувственный рот. Я решила познакомиться с мадам де Галлевин поближе, прежде чем выносить скороспелые суждения. Женщина, воспитавшая такого замечательного человека, как Филипп, уж точно была достойна моего доверия и дружбы. В Генте, Брюсселе и Брюгге, весело болтая с Жанной на празднествах по случаю свадьбы, я не раз замечала ревнивые взгляды Беатрис де Бобадильи. Улучив момент, я разоткровенничалась с подругой.