Книга Нежный убийца - Марина Серова

Вдоволь нахлебавшись сладкой ледяной водицы, мы с Гошкой наполнили ею несколько бутылок из-под газированной «химии», которые я всегда вожу с собой на всякий случай. Я еще немного побродила по рощице в поисках того дубка, на котором кудрявый Вовочка когда-то перочинным ножиком увековечил наши имена. Но, увы… То ли деревья стали совсем маленькими, то ли мы — слишком большими. Видела я года два назад этого самого Вову: плешь на полголовы… «Все было когда-то, было — да прошло»… Тут Гошка стал кричать мне «ау!», и я вернулась к машине, оставив в лесу свою ностальгию по детству.

— А с чем мы кофе будем пить, коллега? Бутербродов вроде не хочется — только что налопались дома…

— Сюр-приз! — пропел Гошка противным голосом рекламного Мойдодыра и помахал перед моим носом красной коробкой «пьяной вишни».

— Ого! Откуда конфетки?

— Из лесу, вестимо! — хихикнул «коллега» и нарочито небрежно добавил: — Геля сунула. Я не хотел брать, но …

— Так я тебе и поверила! И когда только она успела разнюхать, что ты патологический сладкоежка… Решила, значит, подсластить горечь расставания?

— Татка!!!

— Только не бей! — Засунув в рот «вишню», я шутливо подняла руки. — М-м… Вместе с кофе — вполне терпимо. Твоя матушка делает успехи.

Гошка между тем уплетал конфету за конфетой. Трехсотграммовый коробок шоколада — это ему на один зуб.

— И как только они в тебя лезут, господи… Эй, «младший партнер», гляди, окосеешь, как эта вишня! Нам с тобой велено не увлекаться спиртным.

— Не «нам», а тебе, — пробубнил он с набитым ртом. — Я имею полное право. Представляешь, Геля сказала, что это тоже ее любимые! Говорит, нашла дома последнюю коробочку.

— Ничего себе — «последнюю»! Что они, ящиками конфеты покупают?

— Да это еще Алексей с Яной к свадьбе покупали, а свадьбу-то пришлось отложить. Не хранить же конфеты столько времени! Будешь? — Гошка с сожалением протянул мне почти пустую коробку.

— Буду! — Я схватила последнюю конфету. — И только потому, что хочу тебя спасти. Плесни-ка мне еще, на посошок, да давай трогаться. Чуешь, как припекает… Духота!

— Ага. Что-то меня тоже совсем разморило…

Мы вяло побросали пожитки в машину и заняли свои места. Солнце еще не выкатилось на верхушки деревьев, но мне казалось, что оно жарит уже никак не меньше пятидесяти градусов. Вот это денек, как мы только до Тарасова доберемся… Мой лоб покрылся испариной, капли пота стекали из-под мокрых волос. Гоша тоже сидел сзади весь мокрый и клевал носом.

Я плеснула себе в ладонь воды из бутылки, покрытой испариной, смочила лицо и шею. Это слегка взбодрило, и я потихоньку тронулась с места.

Машину подбрасывало на ухабах лесного бездорожья. Странно: что-то я их не заметила, когда съезжала здесь с трассы… Вот впереди мелькнула между деревьями белая лента асфальта. И в этот миг перед глазами у меня все завертелось и слилось в бешеном круговороте: солнечные блики, деревья, большие и маленькие, руль с приборной доской… А потом навалилась темнота — без единого лучика света.

Очнулась я оттого, что, вывалившись из машины наружу, больно стукнулась головой о какую-то корягу. Мотор работал, и, насколько я могла понять, моя «девятка» остановилась по доброй воле, а не от соприкосновения со стволом дерева. Должно быть, теряя сознание, я инстинктивно успела нажать на тормоз. Да что же это со мной, господи?.. Где Гошка?!

— Гоша, Гоша! — позвала я.

Но ответом мне была только музыка, звучащая в моей собственной голове: пьяная «джаз-банда» репетировала что-то бодро-авангардное. В глазах не то что двоилось, а «шестерилось». Деревья кружились вокруг в нескончаемом хороводе, мешая сосредоточиться. Где полянка, на которой мы пировали? Где дорога?.. «Спать! Спать…» — стучало в висках.

Уцепившись за дверцу машины, я попыталась встать, но снова рухнула на колени. Совсем близко от себя увидела русую вихрастую голову племянника, уткнувшуюся лбом в шоферское сиденье. Он не шевелился.

— Гошка…

С трудом дотянувшись, заглянула ему в лицо. Прямо посередке лоб пересекала свежая царапина, но больше никаких повреждений я не заметила. Однако выглядел коллега ничуть не лучше мертвого.

— Ч-черт… Врешь, не выйдет! — с неожиданной злобой сказала я невидимому и неизвестному врагу.

Раскисшие извилины мозга отказывались служить — точно так же, как глаза, руки и ноги. Но память еще теплилась, и инстинкт самосохранения шевелился. Я сообразила, что если стану вытаскивать Гошку из машины — потеряю последние силы, а ему все равно не помогу. Единственное наше спасение — добраться до дороги. И это должна сделать я.

Оставив безжизненную голову племянника, я нащупала на переднем сиденье холодную бутылку. Схватила ее и, непослушной рукой отвинтив пробку, припала к горлышку сухими губами. Пила до тех пор, пока вода заполнила желудок, пищевод, забулькала в горле… И наконец с шумом извергнулась из меня вон.

После того как меня вырвало, стало чуть полегче. Держаться на ногах я по-прежнему не могла, но с глаз спала мутная пелена. Теперь я соображала, в какую сторону двигаться.

После я узнала, что мою машину отделяло от дороги не более двадцати метров. Но это была самая длинная в моей жизни дистанция. Стиснув зубы, я перестала обращать внимание на саднящую боль в содранных коленках и ладонях. Только доползти! Не сбиться с пути. Не потерять сознание…

Помню, как, раздвинув какие-то кусты, я ощутила локтями шершавый горячий асфальт. И почти одновременно услышала визг тормозов и отборный мат. Но в тот момент он доставил мне такое наслаждение, какое испытывает меломан, слушая изысканное бельканто. Добралась!

Еще помню, как надо мной склонилось чье-то загорелое лицо (вернее, пятно, которое — я знала — является человеческим лицом), как этот «кто-то» тряс меня за плечи, а потом втаскивал в какую-то машину. Все это время я, не переставая, кричала, что я не одна и что там, в лесу, находится главный пострадавший. Наверное, я так достала этим своего спасителя, что он не выдержал и бесцеремонно приказал мне заткнуться. Но заткнулась я только тогда, когда ко мне на заднее сиденье швырнули безжизненное тело моего племянника. Тогда я обхватила его руками, поняла, что он не умер, и затихла.

Я больше не проваливалась во тьму, но силы меня оставили и остальных деталей не припоминаю. До тех самых пор, когда медики, выворачивавшие меня наизнанку, сказали: «Можете идти», — и я на ватных ногах вышла в коридор Сольской райбольницы.

Тут на меня с рыданиями навалилась Люся, и плечо сейчас же промокло от ее слез. Мой клиент Ветров, обнимавший бледную заплаканную дочь, деликатно держался на заднем плане.

— Ой, Танечка, Да что же это, господи! Как же это…

— Успокойся, Люся, все уже позади. Где Гоша, как он?

— Здесь, в соседней палате. К нему пока нельзя. Но доктор сказал, опасности уже нет: вовремя хватились. Танюша, да чем же вы отравились? Ума не приложу! От врачей толку не добьешься… — Люся снова заплакала.