Книга Томление (Sehsucht), или Смерть в Висбадене - Владислав Дорофеев

Ну, словом, об этом при встрече. Пока…

Предыдущий текст, как ты понимаешь, был написан до произошедшего со мной. Но – и это наша с тобой жизнь. И то, что произошло со мной вчера, и произойдет через пару дней – и это наша жизнь, наши отношения, все это должно существовать.

Сработал донос на меня. Начался еще один раунд выяснения отношений с государством. Но кто же на этот раз стоит за всем этим дерьмом?

Это уже пятая или шестая в моей жизни встреча с репрессивным аппаратом и его ублюдками. Господи! Как же много в нашей стране карательных структур, а придурки типа Л. или К. еще их увеличивают. Я не понимаю, почему меня оговаривают, на протяжении уже многих лет мне на пути встречаются люди, которые меня оговаривают, закладывают, лжесвидетельствуют. Господи, ну за что?! Я устал от несправедливости. Такое чувство, будто дыхание перекрывают. Нечем дышать. Самое последнее средство и самое действенное против меня – это карательный аппарат государства, его никак и никто не может обойти или преодолеть.

Система, построенная для болванов, для посредственностей, выталкивает или уничтожает все более или менее выдающееся. И я так и не научился защищаться. Не научился. Господи! Дай же мне силы.

(О! пошла драма.)

Я всегда боялся тюрьмы. На эту хрень почему-то не достает чувства юмора. И тюрьма приходит ко мне, стоит уже много лет за моим порогом. Надо перестать бояться. Испытание тюрьмой, значит, испытание тюрьмой. Не боюсь. Вот моя задача. Больше не хочу бояться, не боюсь больше. Все, устал бояться. Не хочу бояться. Тюрьма – тюрьма. Смерть – смерть. Наговоры – наговоры. Довольно над собой измываться, довольно, хватит. Я свободен изнутри и нечего бояться негодяев и безличной карательной государственной машины.

И может быть еще одно. Когда ты переживаешь высокую любовь, тебя все серое, глупое, злобное, мелкое или завистливое пытается уничтожить, – уничтожить твою работу, твою свободу, а твои намерения исказить, и разрушить твои планы, – и все обращается против тебя, лишь бы ты был как все, как все.

Я тебя люблю.

Я с тобой. Не оставляй меня.

И я думаю, что как-то очень резко говорил об этих полуметровых сосисках. Напыщенно о напыщенном? Я их представил и подумал, что в виде шутки мне бы они понравились. И, право же, говоря резко о том, чего никогда еще не видел, я вовсе не хотел все это очернять, я только хотел, чего бы это ни стоило, тебя взбодрить, придать тебе силы и новое дыхание, новую веру поселить в тебя.

Секс по телефону – это какой-то новый вид виртуальной реальности, не освоив который, невозможно понять вкус настоящей любви. В некотором смысле это, видимо, продолжение душевного общения. Всегдашняя болезнь ума, все разъять на составляющие, чтобы посмотреть, а нет ли там еще чего завалящего. Да, там нет главного, телесной близости, которая дает бесконечность жизни, в прямом и переносном смысле этого слова.

Завтра у меня день, после которого может измениться моя жизнь, я знаю, в любом случае, уже послезавтра утром, или даже завтра вечером, мне нужно будет вырабатывать новые более сильные решения, резче и точнее смотреть на жизнь; и завтра придется еще от каких-то иллюзий избавиться. Да. И это будет вне зависимости от внешнего хода событий.

Я попробую отпустить вожжи. Ситуация стрессовая, вроде пожара на выходе из квартиры, и остается только один путь, по водосточной трубе вниз, с какого-то – не второго – этажа. Дать себе волю, довериться себе окончательно и бесповоротно. Я хочу, я сделаю это.

Завтра я тебе что-то скажу и напишу. И это будет завтра. А сегодня вот такое ощущение. Я не пошел на исповедь. Исповедываться в чем?! Это какая-то беда, только раз в жизни, в Дивеевской обители, я исповедовался с радостью, я встретил человека, который соответствовал мне, он был равен мне, он меня понимал, он понимал мои горести и заботы. Ни разу до того я не встречал священника на исповеди в Москве либо еще где-то, с которым мне не было бы скучно. Наверное, я неправильно сделал. Но вот не пошел. Пойду просто в храм, помолюсь.

Жизнь продолжается.

Ты мне сказала, что „моя рука пахнет также, как и твоя, тогда в кинотеатре“. Я понял, это – и есть запах жизни. Твое желание так пахнет, – пахнет жизнью. И, когда мы вместе, соединяются две жизни в одну и бесконечную. И мое желание пахнет жизнью. Есть неплохой поэт Алексей Парщиков, ему принадлежит строчка – „твой член – и саженец и почка“.

Вот так. Пока».

«А как пахнет мое желание/промежность? Никогда над этим не задумывалась. Почему не задумывалась? Странно, они все время были на грани падения в пошлость. Но им как-то все время удается удержаться. Наверное, за счет искренней любви. Наверное».

Мама опять перестала делать приписочки. Почему? Устала, наверное. Она к концу жизни устала. Это заметно было по всему. Даже по ее решению. Только очень уставший человек так тщательно и последовательно готовится к смерти.

«23 июня 1996 г. После нашего разговора, после нашего общения по телефону, села писать тебе письмо. Сейчас ночь, я все не могу прийти в себя. Это какое-то странное, абсолютно новое ощущение. А вернее очень разные ощущения: меня словно окатили ледяной водой, я в какой-то растерянности; это и неловкость, и восторг, будто бы случилось невозможное, и расстояний не существует, это и обида, словно меня обманули в чем-то, и горечь до слез от того, что мы так одиноки, так близки и в то же время далеки друг от друга.

А сейчас уже воскресенье, я сижу на берегу Рейна и расскажу тебе все, что было со мной сегодня, все, что у меня на душе. С утра я пошла искать храм, это было именно так, потому что я не знала точно, куда идти. И случайно набрела на старую романскую церковь, по-моему, 16 века. Как ты хорошо сказал как-то, „теперь неважно, где ты живешь“. Действительно, Бог в душе. Неважно, что здесь все по другому, главное, что можно прийти сюда, посидеть и помолиться в тишине, и поставить свечку. Я помолилась за тебя, и сразу стало легче на сердце. Потом пошла бродить по незнакомым улицам и незаметно для себя вышла к Кельнскому собору. Просидела там около часа. Эти своды так тяжелы, словно несут все грехи людские, всю вековую мудрость. А свечи такие необычные – длинный ряд маленьких горящих плошек, над ним – другой, третий. Они как кувшинки, смотришь и уплываешь мыслями куда-то далеко.

Вот я снова брожу по улицам, прохожу мимо пестро кричащих витрин, уличных музыкантов. На перекрестке у фонтана девушка чудно играет на скрипке. Села послушать, и вдруг почувствовала на себе чей-то взгляд. Сейчас я расскажу тебе дурацкую историю, ты, наверное, будешь смеяться, но я ужасно расстроилась и разозлилась (второе уже позднее, когда я начала писать тебе). Ко мне подходит мужчина лет тридцати, как оказалось француз, завязывается разговор двух иностранцев в чужой стране. Такие ситуации случались не раз. Я решила поболтать с ним немного. Прошло минут десять, и этот тип обнимает меня за талию, говорит, что я хороша собой, что я ему очень нравлюсь. Еще никто и никогда так бесцеремонно не лапал мою задницу, не говорил мне о моем теле так поспешно и нагло. А он не мог понять, что не так, почему я не могу остаться с ним, ведь у него большая квартира, новая BMW, и он все сделает для меня. И почему мне не нравится, когда он обнимает меня?! Во Франции это абсолютно нормально, там горячий народ. Я ушла, чуть не плача, я же ничем не давала ему повода: ни одеждой, ни поведением, я уверена. Я, наверное, совсем глупая. Но стало так обидно, горько: это – недостижимо для нас сейчас, это – стало светлой, прекрасной мечтой для нас сейчас, а какому-то идиоту стоит протянуть руку.