Книга Двуликий любовник - Хуан Марсе

— Эй, что с вами, любезный? — Она растерянно по­глядела на своих приятелей. Нога ее оставалась на упо­ре, а к ее колену по-прежнему прижимался скорбный лоб незнакомца, который страдал, вероятно, от того, что не мог обслужить Норму как следует...

— Не переживайте, у вас все хорошо получилось... Послушай, Эудальд, — она умоляюще взглянула на Рибаса, — скажи что-нибудь, прошу тебя...

— Успокойтесь, приятель, не надо так расстраи­ваться, — сказал Рибас и легонько похлопал его по пле­чу, чтобы он наконец оставил в покое колено Нормы. Бедняга даже не шелохнулся.

— Вы просто замечательный чистильщик, — вос­кликнула Мирея Фонтан, сдерживая смех.

— Конечно, — поддержал ее Тассис, — эти зеленые штиблеты никогда еще так не сверкали.

Но чистильщик по-прежнему был безутешен. Утк­нувшись в ноги Нормы лбом с черной повязкой, он горько рыдал, протягивая к ее прекрасному колену дрожащие пальцы, будто боясь прикоснуться. Рибас опять похлопал беднягу по плечу, чтобы оторвать его от Нормы, — но все было тщетно.

— Все из-за вашего упрямства, — с досадой пробор­мотал Рибас. — Зачем браться за щетку, если это не ва­ше ремесло?

— Он же объяснил нам, Эудальд, — возразила Нор­ма с упреком. — Не надо об этом.

— Да он просто псих!

— Оставь его в покое. И заплати, будь добр.

Она еще некоторое время терпела горячий лоб воз­ле своей ноги и робко протянула пальцы к черным во­лосам, не осмеливаясь прикоснуться. Рибас хотел бы­ло посильнее хлопнуть нервного чарнего, но сдержал­ся и протянул ему монету в пятьсот песет.

— Вот, возьмите. И купите себе «Комфорт», будет меньше проблем с обувью...

Горбун поднял над склоненной головой дрожащую, испачканную гуталином руку, но денег не взял. Он по­правил на затылке повязку, осторожно снял ногу Нор­мы с упора, подобрал тюбик с кремом, щетку и бархот­ку, уложил все это в саквояж, понуро поднялся с пола и, ни на кого не глядя, поспешил восвояси.

Часть вторая

Бывают времена, когда чувствуешь, что раскололся вдребезги, и одно­временно видишь себя стоящим по­среди дороги и разглядывающим об­ломки, прикидывая, можно ли сло­жить их снова и что из этого выйдет.

Т.С. Элиот

1

Невеселые будни, наступившие вслед за спектаклем в «Кафе-де-ля-Опера», усилили тоску и беспокойство Мареса, и он сотни раз проклинал себя за малодушие, за глупые слезы, которые проливал перед Нормой и ее приятелями. Саквояж, парик и бакенбарды пришлось вернуть Серафину, и в течение всей той серой и ветре­ной недели Марес один или в обществе Кушота целы­ми днями играл на площади Реаль и на улице Порталь-дель-Анжел, то и дело скрываясь от дождя в переходе на станции метро «Каталуниа». Выручка его в этот пе­риод составляла около двух-трех тысяч песет, намного меньше обычного, но с наступлением теплых дней де­ло пойдет лучше.

По вечерам, вернувшись домой, он ложился рано, но уснуть не мог. Он вставал, наливал себе рюмку и, включив радио, слушал музыку. Стоя глубокой ночью возле окна, Марес задумчиво смотрел на две тонкие па­раллельные полоски шоссе и неоновую рекламу TV3, посылающую в бездонное небо навстречу звездному свету свое искусственное обманчивое мерцание. Весь мир, даже его убежище на улице Вальден казались ему коварной ловушкой. «Чертова плитка, которая падает в ночной мрак, — говорил он себе, — это осколки моего мозга, эти сети, натянутые там, внизу, так и ждут моего падения...» Мысли о Норме и о том, как завладеть ею, были полны отчаянной, мрачной решимости.

Как-то в субботу, одолеваемый неосознанным жела­нием, а может просто от скуки, он надел коричневый полосатый костюм, розовую рубашку и, глядя в зеркало, вновь заменил свое лицо рожей Хуана Фанеки: бакен­барды, черная повязка на одном глазу, другой — смею­щийся и зеленый да кучерявый парик, — вышел на Га­лерею Восторга и, лукаво улыбаясь краешком рта, по­звонил в дверь вдовы Гризельды.

— Привет, Гризи. — Он игриво ущипнул ее за под­бородок.

Она только что вернулась с работы, из своего кино­театра, и как раз кипятила воду, чтобы выпить чаю с лимоном: ее сильно продуло и теперь познабливало.

— Только не целуй меня, дорогой, — поспешно пре­дупредила она, едва он подался вперед, — я могу тебя заразить.

Она по-прежнему сидела на строгой диете и похва­сталась, что сбросила уже больше трех кило. Сеньора Гризельда налила чай, и они принялись неторопливо беседовать о непостижимых судьбах некоторых оди­ноких людей и о медленном, загадочном и необрати­мом разрушении их дома на улице Вальден — символе мечты и свободы, рассыпающемся в прах. Внезапно ему захотелось поговорить с ней о Жуане Маресе, жильце из квартиры «Б» на ее этаже. Он рассказал, что они дружили в детстве и теперь, мол, ему невыносимо видеть, какую жизнь он ведет, ведь раньше Марес был тонким и образованным человеком, правда невезучим и не от мира сего... Внезапно Марес ощутил, что, отме­жевавшись на словах от уличного музыканта и его страданий, он воспрял духом. Он спросил о Маресе се­ньору Гризельду, но та брезгливо поморщила носик:

— Не очень он мне по душе, дорогой. Честно гово­ря, я его просто не выношу, — добавила она неохот­но. — И не потому, что он уличный музыкант и ходит в лохмотьях... Просто он пьяница и свинья, и у него нет ни капли достоинства. И не нравится мне, как он на ме­ня смотрит.

— Ты права, Гризи. Бедняга катится вниз, увязает на самом дне жизни, а все потому, что его бросила жена.

— Да что ты говоришь? Несчастный! — вздохнула вдова. — И все же знаешь, он какой-то циничный. По­смотри на него, как он одет! Можно подумать, что он спит на улице. А известно тебе, сколько он зарабатыва­ет в день с этим аккордеоном? Очень даже неплохо, я-то знаю. Один приятель покойного мужа тоже вот так зарабатывал, с саксофоном. И на те монетки, кото­рые ему бросали, в один прекрасный день открыл вин­ный магазинчик в районе Сантс...

— Наш-то дуралей, — произнес он задумчиво, — це­лыми днями вкалывает. Не знает, куда девать свою жизнь.

— Ну, если не знает... Ладно, раз он твой друг, буду теперь смотреть на него другими глазами. — Сеньора Гризельда добродушно улыбнулась, и ее проворная ру­ка, полненькая и розовая, взялась за ручку чайника. — Может, еще чайку, душа моя? Как там твои анкеты?

— Я больше не работаю на Женералитат, — ожи­вившись, ответил он, шепелявя на андалусский манер. — Я теперь продаю венецианские жалюзи. Мне ве­зет, Гризи.

Маска уже начинала тяготить Мареса. Чувствуя, что кто-то словно дергал его за невидимые нити, как мари­онетку, а он лишь безвольно подчинялся, он в какой-то момент сделал робкую попытку раскрыть свою игру. Но вдова была с ним так заботлива, внимательна и нежна, что ему вдруг стало жалко всех троих: ее, Фанеку и себя самого. Он простился и ушел.

Но вместо того чтобы идти домой, он спустился на лифте вниз, зашел в кафе напротив, сел за стойку и за­казал стакан вина, потом еще один и еще два. Он про­сидел там до закрытия. Оставшись в полном одиноче­стве, попытал счастья на игровом автомате, из которо­го доносилась странная музыка, что-то причудливое и космическое. Он почувствовал себя бодрым, отдохнув­шим, вполне довольным собой, своей хитростью, и сноровкой, и этой странной железкой, издающей нео­бычную музыку, и чья-то невидимая рука словно по­хлопывала его по плечу, подбадривая: «Если ты превра­тишься в другого, оставаясь при этом собой, ты никог­да не будешь одинок».