Книга Последние распоряжения - Грэм Свифт

Наверное, мясникам и не положено быть брезгливыми, да и не из того он теста, наш Джек Доддс, чтобы испугаться. На всем белом свете его отпугивала только родная дочь. Его собственная плоть и кровь.

«Один-единственный, – говорю я. – Я как раз жду клиентку».

«Тогда я, пожалуй, двину, – говорит он. Но не трогается с места. – По-моему, человек и в последнюю минуту может измениться».

Он глядит на меня, а я на него, словно пытаюсь понять, на что он способен. Я думаю об Эми, которая поехала к Джун. Как миссис Коннолли.

«Ты уверен, что скажешь Эми? – говорю я. – Я ведь теперь свидетель, Джек».

А сам думаю: оно и правда, что свидетель. Может, рассказать ему?

«Я скажу ей, – говорит он с таким видом, точно придумал еще одну хитрость. – А если нет, оставишь это себе. – Он лезет в карман и выуживает оттуда горсть мятых бумажек. Здесь, наверно, и пятидесяти фунтов не наберется. – Дневная выручка, – говорит он. – Двойной залог. Мое слово и мои деньги. Теперь ты видишь: я просто не могу себе позволить торговать дальше».

Он протягивает мне свои банкноты. Я не отказываюсь.

Потом он говорит: «А ты знаешь, Вик, кем я когда-то хотел стать?»

Я гляжу на него.

«Доктором».

Я люблю свою профессию.

Рэй

«На пирамиды бы полюбоваться», – сказал я.

«А я лучше полюбовался бы на ближайший бардак», – сказал он.

Как раз Джек-то и прозвал меня Счастливчиком. И лошади тут были ни при чем, это началось позже. Он сказал: «У ребят, которые ростом не вышли, есть свои преимущества, свое счастье – надеюсь, ты понимаешь. В них и врагу попасть труднее, им и весу меньше таскать по этой чертовой сковородке. Хотя имей в виду, моих преимуществ это тоже не исключает. Я могу в любой момент башку тебе с плеч сшибить. Надеюсь, ты понимаешь».

Тут он улыбнулся, протянул руку, сжал ее в кулак, ухмыльнувшись еще шире, потом снова разжал.

«Джек Доддс».

«Рэй Джонсон», – ответил я.

«Салют, Рэй, – сказал он. – Салют, Счастливчик. Экий ты крохотный! От стирки сел, что ли?»

Я думаю, это было проявлением дружеской симпатии. Он хотел, чтобы я почувствовал себя свободнее: я ведь был новобранцем, а он уже полгода оттрубил. Но таких, как я, приехало много. Мне кажется, что он решил – а по какой причине, этого я никогда не узнаю – остановить свой выбор именно на мне. Вся эта болтовня насчет моего счастья была просто для отвода глаз. Но если ты что-то говоришь и сам в это веришь, пускай не до конца, оно и сбывается. Это как когда ставишь на лошадь. Дело не в везении, а в уверенности. Хотя должен сказать, что именно ее-то Рэю Джонсону никогда и не хватало – если, конечно, не говорить об особом умении правильно выбрать коняшку. А в случае с Джеком я, наверное, сам был таким коняшкой. Он поставил на меня. И я превратился в Счастливчика Джонсона.

«Ты откуда, Рэй?» – спросил он.

«Из Бермондси», – сказал я.

«С ума сойти», – сказал он.

И это, пожалуй, решило дело.

«Знаешь Валетта-стрит? – спросил я. – Скупку и продажу металлолома Фрэнка Джонсона?»

«А ты знаешь мясную лавку Доддса на Спринг-роуд? – отозвался он. – Наверняка твоя мамка там мясо покупает».

Я так и не сказал ему, что нет у меня никакой мамки. А если б сказал, то он небось перестал бы считать меня таким уж счастливчиком.

«Лучшего фарша во всем Бермондси не найти, – сказал он. – И коли уж говорить о фарше, так его из нас и там могли сделать».

Он сказал, что будет держаться ко мне поближе, потому что я везучий, но по сути все было наоборот. Это я прибился к Джеку. Важно было не то, что я маленький и в меня трудно попасть, а то, что он большой – как стена, как валун. В него тоже пули не попадали, тут нам обоим везло одинаково, если не считать одного раза. Но тому, кто ростом не вышел, надо, чтобы за него заступались – вот как мой старик, который вечно твердил, что у меня есть мозги и мне надо пустить их в дело. Я-то сам и не догадался бы, что они у меня есть, кабы не мой старик да не Джек, который сразу принялся делать мне рекламу. «Это Рэй, у него котелок варит». Хотя в пользу моих мозгов говорило только одно – то, что я скорешился с Джеком.

Я подумал: держись поближе к этому парню, и все будет в порядке. Держись к нему поближе, и вернешься с войны живым.

Он угостил меня сигареткой. И сказал: «Знаешь что, Рэй, по-моему, пирамиды от нас не убегут. – Потом вынул из бумажника мятую карточку с нацарапанным на ней адресом. – Один дружок дал. По знакомству».

«Может, я не...» – начал я.

«Пирамиды – это ведь могилы, верно, Рэй? – сказал он. – Пирамиды, они для мертвых. А девочкины копилки...»

Тут он вынул еще кое-что, теперь уже из нагрудного кармана, и подтолкнул ко мне через стол. «Сегодня особый день – позаботимся о наших маленьких братцах», – сказал он.

«А может, все-таки...» – сказал я.

«Да что это с тобой? – сказал он. – Только вчера от жены, что ли?»

Я ответил, что нет у меня никакой жены.

«Понятно, – сказал он. Потом выпустил большой клуб дыма и сказал так, как будто для него это мало что значило: – А у меня есть». Вынул из бумажника еще одну карточку и протянул мне.

Я глянул на нее и подумал: хочу оставить ее себе. Да, вот бы мне такую.

Я посмотрел на него, а он на меня, как будто не заметил в моем взгляде вопроса или не хотел на него отвечать.

«Другая жизнь – другие правила, верно?» – сказал он.

«Счастливчик», – сказал я и отдал ему фото.

«Да нет, Счастливчик-то у нас ты – забыл, что ли? – сказал он. – Ладно, давай допивай».

Потом он вывел меня наружу, где вовсю пекло солнце и некуда было деваться от шума и вони, а я так и не сказал ему – уж на это-то у меня хватило ума: «Но я ведь еще ни разу не... Ни одного разу». Если не считать того случая, когда меня разрядила Лили Фостер: это произошло в бомбоубежище во время воздушной тревоги, еще в ту пору, когда все тревоги были учебными. Я запустил руку ей в панталоны и стад шарить там, точно в мешке с рождественскими подарками, но она сказала: «Внутрь не пущу». И я кончил так быстро и внезапно, что испачкал ей юбку – уж не знаю, как она потом дома объяснялась. После этого о второй попытке и речи не могло быть.

Но пока мы шли, отругиваясь от зазывал и нищих, он сказал: «Знаешь чего, Рэйси: потом сходим, поглядим на пирамиды». Так что, может, он и сам догадался.

И теперь у меня есть фотография, которую сделали в тот же день ближе к вечеру: мы с Джеком сидим на верблюде, а позади нас белеют пирамиды. Наверное, на свете тысячи таких дурацких снимков – почти все, кто там побывал, сфотографировались на верблюде рядом с пирамидами, но этот снимок особенный, ведь на нем мы с Джеком. Это был, можно сказать, мой единственный в жизни жокейский опыт. Джек сказал: «А выйдет у нас?» Я ответил: «Ясное дело. Мне отец давал конем править, когда на телеге ездили». Он сказал: «Но это ведь не конь и не телега, это верблюд». Вы бы никогда не подумали, что он может испугаться какого-то верблюда. Я сказал: «Положись на меня», а он ответил: «Согласен. Куда же мне еще деваться?»