Книга Вокзальная проза - Петер Вебер

Церкви и корабли

На правах служки я помогаю нашему свадебному служителю, сооружаю алтари на колесах, высотой в человеческий рост, трибунку с часовой башенкой почти в человеческий рост и с ширмочкой, украшенной цветами, отыскиваю тихие уголки для венчаний. Служитель встречает маленькие группки и проводит их через весь ритуал. Особенно шикарным считается даже на маленьких свадьбах сразу после венчания появиться в полном зале, где уже поджидает фотограф. Многие вбили себе в голову идею жениться в пустом зале, что вызывает величайшее уважение к новобрачным, но и обрушивает на них уйму долгов, которые им придется выплачивать всю оставшуюся жизнь. Это отражается на качестве брака, и зачастую самые многолюдные празднества оказываются самыми печальными. Посторонним наблюдателям, незнакомым с акустическими законами реверберации, редко удается благополучно дотянуть до конца грандиозно задуманный праздник, целиком наполнив его смехом и торжественностью, хотя мы по желанию готовы настроить весь вокзал на парадно-свадебный лад. Обычно именно при самой тщательной подготовке свадебное настроение так и не рождается, все просто сидят и скучают, гости устают, не танцуют, засыпают, рано откланиваются, и под конец в зале остаются лишь печальные новобрачные. Им надо стерпеть не только финансовые расходы, но еще и неслыханный позор из-за того, что свадьба их не стала поводом для веселого праздника. Мы советуем побыстрей развестись и тотчас проводим должную процедуру. Не задаром, конечно.

Некогда существовали целые местности, где все жители разом вступали в брак и жили одними лишь праздниками. Во всех гостиницах были тогда номера с постелями под балдахинами, музыканты играли исключительно танцевальную музыку, улицы все время стояли в праздничном уборе, и все площади были праздничными. В свадебных краях свадебные служители занимали самое высокое положение и вели себя воистину по-княжески. Хозяйки гостиниц и виновники торжества во всем слушались их указаний; в случае надобности они могли с дистанционного пульта включить свет на всех горных вершинах, распорядиться о строительстве новых горных дорог, на каждом горном хребте стоял алтарь, на каждом шагу — часовня, на каждой горной станции — церковь, и все это было забронировано на много лет вперед. В высоких залах на станциях наших канатных дорог справляли массовые бракосочетания еще до того, как все это перевели в помещение вокзала, где мы сами просто творим высоту: голос служителя подвергается усилению, идет как бы с потолка, его фразы дождем падают на толпу, речи у него медовые, голос каплет на головы слушателей, он изливает собранную за долгие годы смолу, и кажется, будто говорит на всех языках одновременно.

Свадебный служитель не один десяток лет возглавлял книжный магазин при вокзале, жил среди битком набитых книжных стеллажей, вообще без дневного света. Книжный магазин был для него обителью, он копил лица и голоса, реализовал свой опыт, а в свободное время соорудил весьма значительное устройство — террариум величиной с обеденный стол, каковой содержит три пчелиных улья, осиное дупло и множество муравьиных дорожек. Вот почему свадебного служителя прозвали Пчелиный Отец. Он проводит важные церемонии. Годовщина свадьбы председателя и его супруги — самый главный праздник среди публичных мероприятий года; в зале расставляют по обе стороны крутые трибуны, достающие почти до потолка и вмещающие несколько тысяч зрителей. Придворные верят в нерушимую прочность союза, каковую символизирует ежегодный акт бракосочетания, ведь все прочее остается в движении. Мы надеваем костюмы из мира насекомых; чтобы не напугать многочисленную публику, придворные изображают пчел и шмелей, соискатели — ос, вокзальная полиция — шершней. Публика наверняка испугалась бы, доведись ей увидеть настоящие усики, лапки и жала, которые мы показываем лишь в крайнем случае. Появление председателя и его супруги сопровождается жужжанием и необходимой пышностью. Пчелиный Отец провозит меж рядами зрителей большой террариум на роликах. Великое искусство Пчелиного Отца в том и состоит, чтобы заставить всю свою колонию роиться в минуты наших празднеств. Мы справляем летучую свадьбу. Нужно создать впечатление, будто при выборе супруги председатель может что-то изменить, ему предоставляют на выбор несколько кандидаток, и каждый год он под аплодисменты выбирает одну и ту же. На самом деле председателя ежегодно меняют. Придворные и публика полагают, будто каждый год видят того же самого председателя, а он просто всегда одинаково одет. Усопших председателей хоронят как маленьких людей, у которых и родственников-то нет. Кто пережил всех своих братьев и сестер, всех родичей и знакомых, закончил свои дни в доме престарелых или одиноких, где никто и никогда его не навещал, тому устраивают официальные похороны, его последний раз проносят в гробу под сводами вокзала.

После роения царица со своим новым возлюбленным скрывается в улье. Но мы будем вечно помнить о ней: словно носовая фигура корабля, красуется она на давнем портале над Вокзальной улицей в обществе двух дам, неизменно лежащих по левую и по правую руку. Простертой рукой с чуть растопыренными пальцами она поощряет спешащие народы. Под ее рукой отдаленные долины сплавляются с рельсами. Мы наделяем ее живой кожей, даруем ей дыхание и сердцебиение, ибо самое фигуру давно уже сгрызли осы, только и осталось, что пустая оболочка, которую необходимо наполнить содержанием. Жужжа, мы стоим в очереди, каждый получает свои пятнадцать минут, когда поднимается по винтовой лестнице. Там он садится позади пустой маски, сует в нее голову, ничего при этом не видя, слышит гул, охватывающий все пространство, словно к ушам у него прижаты большие ракушки. Руку он сует в рукав, соединенный с тонкой перчаткой, вторгается в происходящее, сперва причесывает минуты, как бы водоросли, которые приходится постоянно распутывать, ощупывает минувшие недели, грядущие остроугольные дни, формируют из них пятнадцати минутки. Воздух ощущается как чурбаки, кубы, контейнеры. Белая рука усмиряет вздымающееся все выше море, чьи волны норовят сомкнуться у нас над головой, под пальцами-лоцманами вокзал всплывает наверх. Если раньше, не вызывая ажиотажа, раз в день поднималась и опускалась вся рука, то сегодня такт отбивает указательный палец, он приводит в движение массы, служек и матросов.

Плазма

Человек, который совершенно не разбирался в рыбах, прихватил домой не ту рыбу, это был желто-зеленый линь нашего собственного разведения. Живьем он пронес рыбу в котелке по улицам, дома выпустил в ванну, кормил тестом, ежедневно менял воду. Через несколько дней он пригласил в гости любезную его сердцу даму, продемонстрировал ей перед трапезой малоподвижное существо, с намерением умертвить его прямо у нее на глазах и попотчевать самыми лакомыми кусками. Но женщина увидела золотистые глаза линя, пришла в полное замешательство и обратилась бегство, покинув квартиру, дабы никогда впредь не переступать ее порога. Ну, этот человек и сохранил жизнь своему линю, оставил его у себя, просиживал целые дни на краю ванны и все не мог наглядеться на печальные рыбьи глаза. Ел он теперь один лишь хлеб, жил со своей рыбешкой, телефоном и телевизором в ванной комнате на матрасе, забыл о необходимости менять воду в ванне, да и сам перестал умываться. На дне ванны скоро образовался слой желтого ила, а в самой комнате разросся камыш. Теперь этот человек, можно сказать, жил на собственном берегу и никогда более не появлялся вне дома. А вот линь однажды ночью сбежал на свободу через открытый экран телевизора.