Книга Шарлотта Исабель Хансен - Туре Ренберг

Эрнан кивал и улыбался.

Марисабель кивала и улыбалась.

Ярле не знал, куда и смотреть.

— Привет, — услышал он голос дочери. — Меня зовут Лотта, хочешь чего-нибудь из моего пакета? Я приехала из Шеена, а это мой папа, а мама на юге, и я видела похороны Дианы, а тебя как зовут?

— Ингрид, — сказала девочка, у которой были густые черные волосы, и взяла красную жевательную ягодку из пакета у Шарлотты Исабель. — Меня зовут Ингрид. Это Моргенбладет твой папа?

Шарлотта Исабель опешила и посмотрела наверх, на Ярле, который обменялся взглядами с Эрнаном.

Тот довольно запрокинул голову и засмеялся, а потом сказал:

— Моргенбладет, да конечно, это ты и есть!

— Да, — сказала Шарлотта Исабель, — кажется.

Ингрид взяла со стола одну из своих наклеек. Она посмотрела на нее оценивающе, задумалась, наморщив нос, потом снова положила ее на стол и взяла другую.

Эта тоже явилась объектом пристального изучения, и через некоторое время девочка, по-видимому, приняла какое-то решение. Она протянула наклейку, на которой была нарисована голубая собачка, Шарлотте Исабель и сказала:

— Я тебе ее дам, если ты еще придешь сюда к нам.

А когда маленькие дети ложатся спать?

Щупленькое тельце Шарлотты Исабель к концу проведенного перед телевизором вечера сонно обмякло, плечики опустились. Они просмотрели все передачи, которые на этот день стояли в программе. Во время детского часа Ярле наблюдал, как много времени дочка затрачивает на каждую вкуснятину, которую она доставала из лежащего на коленях пакета. После детского часа они разогрели в духовке пиццу и съели ее, запивая кока-колой. Ярле заметил, что девочка уже здорово просахарилась, когда она в половине девятого настояла на том, чтобы потанцевать.

— А музыка у тебя есть какая-нибудь? — поинтересовалась она.

— Ну, — сказал Ярле, — да, записей-то у меня много, но…

— «Аква»?

— Не-ет…

— «Спайс-Гёрлз»?

— Не-ет… Может быть, ты слышала про… такую… Бьорк?

Лотте скорчила рожицу и покачала головой. Она плюхнулась на пол.

— Фу! — сказала она и обхватила голову руками. — У тебя же одно старье.

«У меня одно старье. — Ярле кивнул. — Это во многих отношениях верно, — подумал он. — У меня одно только старье. Я во многих отношениях живу не сейчас», — подумал он и осмотрелся. Куда же, собственно, подевалась современность? А ведь она была здесь, прямо перед ним, и сегодня он поучаствовал в ней сильнее, чем за очень долгое время, разделив похороны принцессы Дианы с Шарлоттой Исабель, и он вынужден был признать, что это доставило ему определенную радость. Этот день, который начался так тихо, который содержал в себе так много нового и свежего шума, оказался совсем непохожим на все другие дни, которые он в последнее время прожил. Определенное оживление, определенный привкус присутствия в современности. Обычно он не принимал участия в современности, пришлось ему признать, и точно так же он знал, что так было далеко не всегда. Совсем напротив: раньше, собственно говоря, вплоть до совсем недавнего времени, он был глубоко погружен в современность.

Он следил за политическими событиями, он знал о новых веяниях в музыке и обо всем, что происходило в поп-культуре, а теперь? Что-то такое произошло за последний год, и он как-то медленно, но верно погрузился в… старье. Он уже много месяцев не покупал пластинки. И что в этом было плохого? Разве плохо было, что, если уж говорить начистоту, в обществе имелись люди, которые были безучастны к современности, которые не знали, как развивается ситуация на Балканах, или в Сомали, или во внутренней политике, которые и ухом не вели, когда премьер-министр Норвегии говорил, что уйдет с поста, если на ближайших выборах в стортинг его партия не получит 36,9 процента голосов, которые не видели в колоссальном количестве нуворишей ничего иного, кроме преходящей фанаберии, и к тому же плохо разве было, что имелись люди, которые отмежевывались от современности со всей ее сиюминутной и тщеславной шелухой и углублялись в… старые вещи, важные вещи, вечные вещи?

Это было не так, когда он приехал в Берген семь лет назад, точно было не так. Тогда, едва вылупившись из старинной ставангерской гимназии, он атаковал город с ювенильным любопытством и впитывал современность в себя, как — а вот именно что! — как ребенок. Он вихрем проскочил вводные курсы с хорошими оценками, он пописывал в студенческую газету, он готовил программы на студенческом радио, он участвовал в политических объединениях, он забыл богатый город нефтяников, из которого приехал, и безусловно принял все, что было здесь и что было сейчас.

Но теперь?

«Она права, — сказал он себе, — что-то такое старческое витает тут надо всем. Я воспринимаю себя как молодого человека, но живу в каком-то смысле как одинокий сорокалетний мужчина в девятнадцатом веке. Я читаю толстые книги, я через регулярные промежутки времени совокупляюсь со своей знакомой, и я занимаюсь своими делами. Но и слава богу, а то «Аква», Спайс-Гёрлз»!»

Около девяти Шарлотта Исабель начала позевывать рядом с ним. Она сказала, что теперь уж, наверное, мать и отец приехали на юг и что она тоже поедет на юг, когда будет большая.

— А что… — спросила она, — что мы будем делать завтра?

«Нда, — подумал Ярле. — И действительно, что бы такое придумать, какое занятие на завтра?»

— Ну-у, — протянул он, — а чего тебе хочется?

— Не знаю, — сказала девочка и снова зевнула. — Веселого чего-нибудь.

Ярле кивнул.

Вот так оно с детьми.

Веселого. Они хотят все время веселиться.

Были бы это любые другие выходные. Ярле позвонил бы Хассе или Ариллю, чтобы узнать, не собираются ли они на концерт в «Хюлен», или не хотят ли они заглянуть в «Гараж», помариновать мозги в алкоголе. Может быть, он прочитал бы несколько страниц из Томаса Манна, может быть, перечитал бы некоторые места у Пруста, и он бы наверняка постарался выяснить, где обретается Хердис Снартему. А вот теперь он сидит здесь.

Он же не может никуда пойти.

И когда же это маленькие дети ложатся спать?

И что делать, когда они лягут?

Можно ли, например, налить себе пивка и устроить праздник типа «один дома»? А что, если ребенок заболеет, что, если он позже вечером или даже ночью проснется и нужно будет везти его в больницу скорой помощи с ветрянкой или краснухой?

Нет, отец должен сознавать свою ответственность.

Но что, если человек не хочет брать на себя такую ответственность?

Что, если сама свобода от ответственности является предпосылкой свободной, критической и интеллектуальной мысли и ее исходно необходимо обрести, если собираешься достичь тех глубин и широт, для завоевания которых некоторые, несмотря ни на что, предназначены?