Книга Там, где нас есть - Борис Мещеряков

Из простой и немудреной отрады желудку там водилась картошка, пара-тройка-пяток яиц нептицы, сама нептица в морозильнике, усохшая до состояния мумии (она и при жизни-то не была чрезмерно тучной), серо-желтая яичная вермишель, наверняка подсолнечное масло в заскорузлой и захватанной бутылке и различные фрагменты хлеба разного времени года выпечки. Ну, может, еще соленые огурцы какие, не помню. Может, даже мед в банке. Но мед я так, на всякий случай предположил. Окажись там мед, такого сокрушительного эффекта б не вышло, думал я задним числом. Но все в свое время.

Верка (или Клавка) затеяла картошку в мундире, яичницу и поджаренный хлеб. Намерения, как мы видим, имела самые безобидные и даже похвальные. Украсить этот пир богов, как я понял, предполагалось нарезанными солеными огурцами (ага, точно, там были огурцы) с нарезанным луком, политыми подсолнечным маслом.

Как выяснилось, не опасался я, как оно чаще всего и бывает, по неведению. И выяснилось, опять же, как водится, это тогда, когда поздно было что-либо исправлять. Клавка позвала к столу сакраментальным «кушать подано!», и сразу за этим сигналом на построение униформистов в нашей пиэсе случилась немая сцена. Тоись слова у меня были, но куда-то пропал весь воздух из окружающей атмосферы, я потом узнал, что такое бывает, когда сильно удивишься или взволнован необычностью происходящего..

Сравнительно удачно из задуманного удались только огурцы с луком. Говоря «сравнительно удачно», я имею в виду, что в суповой миске точно в центре стола в смеси рассола и подсолнечного масла привольно плавали и резвились огурцовые секции примерно в три сантиметра толщиной, а сверху этой красоты располагалась на четвертинки разрубленная, на вид топором, и разорванная на сегменты луковица. Остальное было на плите в ожидании раздачи. Картошка в кастрюльке частью пригорела к ней насмерть и мило дымилась, а частью выглядела не видевшей воды с осенних дождей, яйца на сковородке я скорей домыслил, сделав дедуктивное усилие: куда-то же они делись с верхней полки холодильника. На другой сковородке причудливо изгибались ломтики чего-то, в чем отдаленно угадывалась структура хлебного теста. Цвет хлебного теста не угадывался, его я тоже домыслил. Дедуктивно.

Кухня выглядела при этом так, будто в ней только что закончилась репетиция съемок Куликовской битвы в фильме Бондарчука-старшего. Причем сильно не первый дубль, судя по необратимым разрушениям.

Ну нет, я парень в еде неприхотливый, но не до такой же степени! «Что это?» — прошептал я на выдохе.

Царственно пожав плечами и воздев царственно бровь, с царственным же равнодушием Клавка сделала отгоняющий нечистого жест кистью и ответствовала в духе: «Я ж готовить не умею, ты чего, не знал, все знают».

Это потом я узнал, что Клавке в походах не дают дежурить по кухне, и она даже обижается, это потом я узнал, что на актерских междусобойчиках ей предлагают максимум рассыпать печенье и карамель по вазочкам, с непременным наблюдением, как бы чего не вышло. Это потом я вспомнил, что Клавка на посиделки «в складчину» неизменно приходит с купленным в булочой тортиком или бутылкой номерного портвейну, и потом я вспомнил, что Клавка всегда и везде, безропотно и как хорошо надрессированная, отправляется мыть посуду после застолья, хотя никто ей специально этого не предлагает. В самых незамороченных застольными реверансами домах для участия в подготовке ей предлагают максимум нарезать батон или открыть банку консервов, но потом слегка жалеют о чрезмерной деликатности. Ее сестра рассказывала, что даже погреть имеющуюся в доме еду Клавка толком не может, постоянно или холодным ест, или грызет уголья. Все, кроме меня, знали о полном отсутствии у нее инстинкта готовки, и только я, как среди меня принято, познал общеизвестное поставив независимый опыт. Севши, можно сказать, собственной жопой на парковую скамейку рядом с табличкой «ОСТОРОЖНО, ОКРАШЕНО!».

Я думаю, что в те времена, когда умение готовить необходимо было для выживания, Клавка сгибла б нахрен, не умея ни насадить тушку зазевавшегося сурка на вертел, ни очистить толком от песка полезный клубенек, а при современном развитии общепита она вполне справляется. На работе столовка, дома — мама с сестрой, в других местах… ну, уже говорил о не царском деле.

Она вышла замуж поздно, за туриста-водника, назовем его Витек, хотя он вообще-то звался Леха. Скандинавско-общеславянского типа молчаливый парень из потомственных преподавателей сельхозинститута, Витек был широко известен в туристской среде неприхотливостью не то что превосходящей мою, к примеру, но вообще находящейся за гранью любых представлений о разумной осторожности. К примеру, меланхолично схлебав по ошибке засыпанное в холодную воду и так по забывчивости и не сваренное Веркой содержимое пакета с названием «суп мясной с вермишелью», Витек деликатно откашлялся и сказал: «Кажется, пересолен». И больше ничего не сказал железный человек Витек. Даже «бля» не прибавил к сказанному.

Шли годы. Верка не то чтоб долгими тренировками возродила к жизни в себе инстинкт готовки, но хотя б научилась твердо и без самодеятельности придерживаться рецептов и советов. Так не умеющий плавать не подвергает сомнению указания тренера, какой рукой куда грести. И не умеющий держать направление чутко прислушивается к советам местных уроженцев.

Клавка освоила макаронные изделия и яичницу. Варку сосисек и разогревание котлет из кулинарии. Клавка освоила пироги и холодец. Даже тушеную картошку. Даже борщ. И хотя тот борщ точно не победил бы даже на самом доброжелательном соревновании поваров-любителей среди безруких слепых, есть его было можно. Без криков восторга, но и без воплей ужаса.

Только не надо думать, что я тут рассказываю о тусовочной барышне с горящим взором и без никаких актуальных умений, кроме знания не известных больше никому имен неизвестно в чем гениев. Клавка работала техником-проектировщиком электрооборудования, довольно ловко шила, дом содержала в порядке, с мелким ремонтом не обращаясь к мужу, бодро растила всякую всячину на домашнем огородике (она жила в частном доме с огородом и садом), и вообще с ней любому было легко и весело, такой Клавка была легкий человек. Просто вот этот конкретный инстинкт ей был несвойственен. В превосходной степени несвойственен, если вы понимаете, о чем я. Но все отступает при железной необходимости выживания.

Так пенсионер, шуткой богов попавший жить до скончания времен в зачуханный городишко в какой-нибудь Айове, быстро научивается бесконечно чуждому ему на протяжении всей его жизни английскому, чтоб не жить в одиночестве глухим и немым, ловко перенимает акцент и местные идиомы. Так сорокапятилетний преподаватель палеонтологии становится бойким торговцем какими-нибудь сникерсами во времена перемен, когда за преподавание палеонтологии перестают платить и те небогатые гроши, что платили раньше, а дети хотят есть каждый день, и обувь на них просто горит. Так ботаник-заика набирается если не мышц, так хотя бы наглости и дает по сопатке грозе его школы, по которому тюрьма плачет, всего-то для того, чтоб Танька из параллельного посмотрела благосклонно.

Все постепенно сделается, когда по-настоящему припрет, а пока не приперло, так что ж? Оно и не получается и даже противостоит всей своей природой. Но ничто не поборет железную необходимость справиться. Ибо зачем-то ж достались человеку, кроме свойственных всему живому инстинктов, еще и мозги. А Божьим ли соизволением либо Божьим же попустительством они нам достались, про то нам знать не дадено.