Книга Золотой человек - Мор Йокаи

Тимар слыша все это и так и не смог уснуть. Дверцу чердака он оставил отворенной, чтобы внутри не было темно. Ночь была лунная, и, после того как собака угомонилась, по всей округе воцарилась тишина. Глубокая, удивительная тишина, меланхоличность которой негромкие, одинокие звуки ночи делают еще более чарующей.

Здесь не услышишь шума повозок, грохота мельничных колес, людских голосов. Это край болот, островов, заводей. Разве что раздастся изредка в ночи глухой рокот: то голос выпи, жительницы болот. Полеты ночных птиц, прорезая воздух, оставляют за собой затихающие аккорды, а притомившийся за день ветерок превращает стройные тополя в эоловы арфы, нежно перебирая их упругие струны-ветви. Вскрикнет в камышах водяная собака, подражая голосу плачущего ребенка, да жужжащий жук-олень гулко стукнется о белую стену хижины. Заросли вокруг кажутся непроглядно темными, а в глубине их словно бы лесные феи танцуют с факелами в руках: призрачные огоньки стаями пляшут под трухлявыми деревьями, гоняясь друг за дружкой. Цветник же весь залит серебряным светом луны, и вокруг бутонов мальвы, сидящих на длинных стеблях подобно зернам в колоске, порхают стайки среброкрылых ночных бабочек "павлиний глаз".

Какая дивная обитель! Какое возвышенное, обожествленное одиночество! И как тут не раствориться в нем душою человеку, глаз которого бежит сон!

Только бы человеческие голоса не примешивались к голосам ночи.

Но и они слышны.

Там, внизу, в обеих комнатушках хижины, тоже не спят люди; какой-то злой дух похитил их покой, и голоса ночи приумножаются их тяжкими вздохами.

Из одной комнаты до Тимара доносится тихая мольба: "Господи Иисусе!...", а из другой к небу несется вздох: "О, Аллах!".

Ну как тут уснешь?

Что за горести-заботы не дают уснуть этим людям?

Думая свои думы, Тимар вдруг набредает на мысль, которая заставляет его подняться с ложа, наспех набросить постеленный под себя кафтан и по лесенке, приставленной к чердачной дверце, спуститься на землю.

Та же самая мысль в ту же самую минуту осенила и другого человека, в одной из нижних комнат.

Когда Тимар, замерев у угла дома, приглушенным голосом позвал: "Альмира!" - в тот же миг другой голос произнес с крыльца имя собаки; голоса прозвучали призрачным эхом один другого.

Несказанно удивленные, оба человека шагнули навстречу друг другу.

Вторым человеком оказалась Тереза.

- Вы спустились с сеновала? - спросила женщина.

- Мне что-то не спится.

- А зачем вам Альмира?

- Не скрою, мне пришла в голову мысль, уж не отравил ли ее этот... Как-то она вдруг смолкла.

-Смотрите-ка, да ведь и меня подняла именно эта мысль. Альмира!

На зов из своего убежища, виляя хвостом, вышла собака.

- Слава богу, она цела и невредима! - проговорила Тереза.

- А этого человека здесь нет. Постель его даже не смята. Пойдем, Альмира, я тебя высвобожу.

Огромный Пес, прижавшись к ногам хозяйки, спокойно позволил отстегнуть кожаный ошейник, а затем, поставив ей лапы на плечи, вылизал Терезе лицо. После этого Альмира повернулась к Тимару и, подняв мощную лапу, протянула ему в знак своего собачьего расположения. Уж что-что, а друзей отличать она умела. Затем, встряхнувшись, она шлепнулась навзничь, дважды перевернулась с боку на бок и уютно устроилась в мягком песке. Она лежала спокойно, не лаяла.

Теперь каждый мог быть уверен, что ненавистного пришельца на острове уже нет.

Тереза подступила вплотную к Тимару.

- Вы знаете этого человека?

- Да как-то раз встречался с ним в Галице. Он поднялся ко мне на корабль и вел себя так, что невозможно было разобрать, соглядатай он или контрабандист. В конечном счете я его спровадил прочь. В этом и состояла вся наша дружба.

- А как вам пришло в голову, что он способен был отравить Альтиру?

- Скажу по совести. Каждое слово, произнесенное внизу, в комнате, слышно на чердаке, так что я вынужден был слушать ваш разговор.

- Значит, вы слышали, чем угрожал мне тот человек? Если я не выполню его требование, ему достаточно будет обронить слово, и мы погибли.

- Слышал.

- И что вы теперь о нас думаете? Что мы вынуждены скрываться на этом отрезанном от мира острове, так как совершили какой-то невероятно тяжкий грех, не правда ли? Или же что мы занимаемся чем-то таким, что должно скрывать? А может, по-вашему, мы являемся наследниками некоего прославленного имени и вынуждены скрываться от властей? Что вы о нас думаете?

- Ничего я не думаю, сударыня, не мое дело ломать голову над этим. Вы оказали мне гостеприимство, приютили у себя на ночь. За это я вам благодарен. Ветер стих; завтра я поплыву дальше и никогда не стану вспоминать о том, что я на этом острове видел и слышал.

- Но я не хочу, чтобы вы так вот ушли отсюда. Вы против своей воли услышали такие вещи, которые не должны остаться для вас необъясненными. Сама не знаю почему, но я с первого взгляда прониклась к вам чрезвычайным уважением; мне была бы мучительна мысль, что вы покинули наш дом с недоверием, с презрением. С такими чувствами ни вы не сможете уснуть под этим кровом, ни я. Ночь тихая, в такую ночь только и рассказывать своих горьких тайнах. А там уж судите сами. Я расскажу вам всю правду, и только правду. И когда вы узнаете историю этого дикого острова и нашей глинобитной хижины, у вас язык не повернется сказать, что завтра, мол, уплыву далеко и никогда больше вас не вспомню. Вы станете наведываться сюда из года в год, когда дела приведут вас в эти края, и будете останавливаться на ночлег под этой мирной кровлей. Сядьте же на ступеньку подле меня и выслушайте историю нашей хижины.

История обитателей острова.

Двенадцать лет назад мы жили в Панчеве, муж мой служил там городским чиновником. Фамилия его была Белловари. Молодой, красивый, славный он был человек, и мы очень друг друга любили. Мне в ту пору было двадцать два года, ему - тридцать. Родилась у нас дочка, нарекли ее Ноэми. Богатыми мы не были, но достаток в доме водился. У мужа была приличная должность, хороший дом, дивный фруктовый сад, пахотные земли; я росла сиротой и, когда он на мне женился, принесла в дом готовое состояние, так что жили мы без забот.

Муж мой водил тесную дружбу с Максимом Кристяном, отцом того человека, который побывал здесь сегодня. Тодору тогда сравнялось тринадцать лет, такой был милый, красивый, живой парнишка, а уж до чего умный да сообразительный! Ношу я, бывало, дочку свою на руках, а мужчины знай приговаривают: надо нам будет поженить наших детей. И я, помнится, не нарадуюсь, когда мальчонка берет мое невинное дитя за крохотную ручонку и спрашивает: "Ну как, пойдешь за меня?" - а Ноэми смеется-заливается.

Кристян считался торговцем. Но не из тех истинных купцов, кто в своем ремесле по-настоящему разбирается да по свету ездит, а так, провинциальный торгаш, зато тягаться с купцами покрупнее и рисковать вслепую - тут он был мастер; если повезет, так в выигрыше, а не повезет - так в накладе останется.