Книга Брайтонский леденец - Грэм Грин

Коллеони, еврей небольшого роста, с аккуратным круглым животиком, был одет в серый двубортный пиджак; глаза его поблескивали, как изюминки. Волосы у него были жесткие и седые. Шлюхи на диванчике перестали болтать, когда он проходил, и внимательно на него посмотрели. При каждом его шаге слышалось легкое позвякивание — единственный звук в царившей вокруг тишине.

— Вы меня спрашивали? — сказал он.

— Это вы меня спрашивали, — ответил Малыш. — Я получил ваше письмо.

— Но, конечно, вы не мистер П.Браун? — спросил он, легким, растерянным движением разведя руки, и объяснил: — Я ожидал увидеть кого-нибудь гораздо старше.

— Вы хотели видеть меня, — повторил Малыш.

Глазки-изюминки окинули его взглядом: отпаренный костюм, узкие плечи, дешевые черные башмаки.

— Я думал, мистер Кайт…

— Кайт умер, — сказал Малыш, — вы же знаете.

— Я упустил это из вида, — ответил мистер Коллеони. — Ну, конечно, тогда дело другое…

— Вы можете говорить со мной вместо Кайта, — сказал Малыш.

Мистер Коллеони усмехнулся.

— Вряд ли это необходимо, — ответил он.

— А стоило бы, — возразил Малыш.

Из Американского бара доносились негромкие взрывы смеха и — динь, динь, динь — позвякивал лед. На пороге кабинета в стиле Людовика XVI появился мальчик-рассыльный. «Сэр Джозеф Монтегью, сэр Джозеф Монтегью», — прокричал он и прошел в маленькую гостиную в стиле Помпадур. Мокрое пятно около нагрудного кармана Малыша, куда не попал утюг Билли, медленно испарялось в теплом воздухе «Космополитена».

Мистер Коллеони вынул руку из кармана и быстро похлопал Малыша по плечу.

— Пойдемте со мной, — сказал он.

Он шел впереди, ступая на носки своих лакированных ботинок, мимо диванчика, где шептались маленькие еврейки, мимо столика, у которого какой-то человек говорил: «Я сказал ему, что не дам больше десяти тысяч», мимо старика, сидевшего с закрытыми глазами над остывающей чашкой чая. Мистер Коллеони посмотрел на него через плечо и любезно сказал:

— Обслуживание здесь уже не то, что было прежде.

Он заглянул в кабинет в стиле Людовика XVI. Там, среди множества китайских безделушек, женщина в розовом, со старомодной тиарой на голове, писала письмо. Мистер Коллеони не стал входить.

— Мы пойдем в такое место, где можно поговорить спокойно, — сказал он и, повернув обратно, все так же на цыпочках прошел через холл.

Старик уже открыл глаза и пробовал пальцем свой чай. Мистер Коллеони направился к позолоченной решетке лифта.

— Номер пятнадцатый, — сказал он. Они, словно ангелы, стали возноситься вверх, к тишине и покою. — Хотите сигару? — спросил мистер Коллеони.

— Я не курю, — ответил Малыш.

Снизу, из Американского бара, донесся последний взрыв смеха, послышался последний слог имени, произнесенного мальчиком-рассыльным, вернувшимся из маленькой гостиной в стиле Помпадур: «…гью». Дверцы лифта раздвинулись, и они очутились в обитом чем-то мягким, непроницаемом для звука коридоре. Мистер Коллеони остановился и закурил сигару.

— Разрешите взглянуть на вашу зажигалку, — сказал Малыш.

Маленькие острые глазки мистера Коллеони тускло поблескивали в рассеянном электрическом свете невидимых ламп. Он подал Малышу зажигалку. Тот повертел ее и посмотрел на пробу.

— Настоящее золото, — сказал он.

— Я люблю хорошие вещи, — ответил мистер Коллеони, отпирая дверь. — Присаживайтесь.

Кресла, величественные троны, обитые красным бархатом, украшенные коронами из золотого и серебряного шитья, стояли напротив широких окон, выходивших на море, и балкончиков с чугунными решетками.

— Хотите выпить?

— Я не пью, — ответил Малыш.

— Ну, так кто же вас послал? — спросил мистер Коллеони.

— Никто меня не посылал.

— Я имею в виду, кто возглавляет вашу организацию с тех пор, как нет Кайта?

— Я возглавляю ее, — ответил Малыш.

Мистер Коллеони вежливо подавил улыбку, постукивая золотой зажигалкой по ногтю большого пальца.

— Что случилось с Кайтом?

— Вы же знаете эту историю, — сказал Малыш. Он смотрел на наполеоновские короны, на серебряное шитье. — Зачем вам подробности? Этого не случилось бы, если бы нам не стали поперек дороги. Один журналист думал, что сумеет припугнуть нас.

— Что это за журналист?

— Можете прочесть материалы дознания, — ответил Малыш, глядя в окно на бледное небо, где скользили несколько светлых облаков.

Коллеони посмотрел на пепел своей сигары, который был уже длиною в полдюйма. Он откинулся в кресле и удовлетворенно скрестил коротенькие толстые ножки.

— Кайта я не защищаю, — сказал Малыш. — Он нарушил границы.

— Вы хотите сказать, что вы не заинтересованы в автоматах? — спросил Коллеони.

— Я хочу сказать, — продолжал Малыш, — что переходить границы опасно.

Легкий запах мускуса поплыл по комнате от носового платка мистера Коллеони, лежавшего в нагрудном кармане его пиджака.

— Вам может понадобиться защита, — сказал Малыш.

— Я располагаю всей той защитой, которая мне нужна, — ответил Коллеони.

Он закрыл глаза; ему было уютно: огромный дорогой отель окружал его, он был дома. Малыш сидел на краешке стула, потому что он не любил распускаться в деловые часы; он, а не Коллеони, выглядел чужим в этой комнате.

— Вы напрасно теряете время, дитя мое, — сказал Коллеони. — Вы не можете причинить мне никакого вреда. — Он тихо засмеялся. — Но если вы хотите получить работу, приходите ко мне. Я люблю напористых. Думаю, что найду для вас место. Миру нужны энергичные молодые люди.

Рука с сигарой выразительно двигалась, как бы рисуя карту мира, такого, как себе представлял его Коллеони: множество маленьких электрических часов, проверяемых по Гринвичу, кнопки на письменном столе, роскошный номер во втором этаже, оплата по счетам, донесения агентов, серебро, столовые приборы, зеркала…

— Увидимся на бегах, — сказал Малыш…

— Вряд ли, — ответил Коллеони. — Я не был на бегах… дайте-как подумать… наверно, лет двадцать.

Вертя в пальцах свою золотую зажигалку, он, казалось, хотел подчеркнуть, что их миры не имели между собой ничего общего: уик-энд в «Космополитене», портативный диктофон у письменного стола не имели никакого отношения к Кайту, наспех зарезанному бритвами на железнодорожной платформе, к грязной руке на фоне неба, сигнализирующей букмекерам с трибуны, к жаре, к пыли, поднимающейся над местами за полкроны, к запаху бутылочного пива.

— Я ведь деловой человек, — мягко объяснил Коллеони, — мне незачем присутствовать на бегах. И что бы вы ни пытались сделать моим людям, вы не сможете повредить мне. Сейчас у меня двое в больнице. Это ничего. Уход за ними самый лучший. Цветы, виноград… я могу себе это позволить. Мне нечего беспокоиться. Я деловой человек. — Коллеони продолжал пространно и благодушно: — Вы мне нравитесь. Вы многообещающий юноша. Поэтому я говорю с вами как отец. Вы не можете повредить такому предприятию, как мое.