Книга Протокол - Жан-Мари Гюстав Леклезио

Мало-помалу в сад вернется ледяной покой. Лишь изредка кое-где прозвучат тихие жалобные голоса. Пройдет еще несколько часов, и все станет белым, зеленым, розовым; это будет похоже на чудесный, залитый сахарной глазурью торт, а ночь успокоит и усыпит и листья, и деревья».

Ответ:

«Моя дорогая Мишель,

Еще сегодня я думал, что лето когда-нибудь кончится; спрашивал себя, что буду делать, когда лето подойдет к концу, не будет ни тепла, ни солнца, когда все покроется водой и дождь будет идти не переставая.

Наступит осень, потом зима. Говорят, когда кончится лето, станет холодно. Я подумал, что не буду знать, куда деваться. Подумал, что люди, живущие в этом доме, однажды вечером вернутся на машине. Выйдут, захлопнут дверцы, поднимутся по тропинке на холм и снова поселятся в доме. А меня выкинут вон, может, еще и пинка дадут. Или жандармов вызовут. И меня насильно куда-нибудь увезут, увезут в такое место, где мне наверняка не захочется оставаться. Больше я ничего вообразить не могу. Все становится смутным, не знаю, что случится дальше.

Меня обвинят в куче вещей. Что много дней спал на полу; загадил дом, изрисовал обои, играл на биллиарде. Скажут, что срезал розы в саду, а когда хотел выпить пива, открывал бутылки, разбивая горлышки о подоконник, и ободрал всю желтую краску. Наверное, меня отправят в суд; оставляю мусор в доме в качестве завещания; смиренно надеюсь, что меня осудят и я всем своим существом расплачусь за то, что живу; если меня унизят, покарают, будут плевать в лицо, я обрету наконец судьбу и веру в Бога. Возможно, мне скажут, что я живу в таком-то или таком-то веке, например в XXVI, и вы узнаете, сколько я еще просуществую.

Впрочем, лучше думать о том, что я буду делать, если меня отпустят на свободу.

Рассказать об этом непросто, потому что в голове у меня куча разных планов. Детально я ничего не разрабатывал, но, как и все люди, много о чем думал, когда гулял по городу, один или с тобой, Мишель, или запирался в комнате и лежал в шезлонге.

Я мог бы, скажем, надеть траур и носить серый костюм с черной повязкой на рукаве. Ходил бы по улицам, чтобы люди думали, будто я потерял кого-то из близких, члена семьи, к примеру мать. Посещал бы все похороны, и после церемонии одни пожимали бы мне руку, другие обнимали, шепча сочувственные слова. Главным занятием стало бы чтение некрологов в газетах. Я стал бы ходить на любые церемонии — пышные и скромные. & мало-помалу привык бы к такой вот погребально-кладбищенской жизни. Выучился бы произносить подобающие речи, опускать, как дóлжно, глаза и со скорбным видом семенить за гробом.

Я полюблю посещать кладбища и целовать холодные лбы покойников, смотреть на их бледные веки и отвисшие челюсти, читать надписи на венках, надгробных плитах и вазонах с гипсовыми фиалками.

«Скорбим»

Я смогу, если понадобится, декламировать:

В этот день, день гнева,

Уничижения и печали,

В этот великий и горький день

Когда ты придешь судить

Землю Огнем…

А еще я смогу путешествовать; поеду в разные города, где никогда не был, и заведу по другу в каждом. Потом, через какое-то время, стану туда возвращаться; но в такие дни, когда буду уверен, что ни с кем не встречусь. Например, отправлюсь в Рио в день Карнавала. Позвоню в дверь, скажем, Пабло, а его, конечно, дома не окажется. И тогда я возьму листок бумаги и напишу короткое письмецо:

«Мой дорогой Пабло,

Я прибыл сегодня в Рио, чтобы повидаться с тобой.

Но не застал. Думаю, ты, как и все, был на Карнавале.

Очень жаль, что мы не встретились. Могли бы выпить и поболтать.

Постараюсь приехать в будущем году. Чао.

Адам Полло».

Или поеду в Париж в день Четырнадцатого июля, или в Москву на Парад на Красной площади, или в Рим на открытие Ватиканского собора, или в Ньюпорт на Фестиваль джаза.

Труднее всего будет правильно выбрать друзей; нужно, чтобы их точно не было в городе в тот день, когда я приеду повидаться.

Иначе игра будет испорчена и у меня может не хватить смелости продолжать. Я ошибусь с датами, позвоню, двери распахнутся и они воскликнут, радостно улыбаясь: «Адам Полло? Ты здесь? Какая приятная неожиданность! Приехал бы завтра, не застал бы меня из-за Гонки с быками…»

Да, подобные развлечения требуют системы. Придется все время об этом думать; возможно, я даже куплю ежедневник, буду записывать даты праздников и важных событий в каждом городе мира. Ну, само собой, останется риск, что один из них заболеет или решит пооригинальничать и не участвовать в фиесте. Но такие опасности придают остроту игре. То, что я рассказал, всего лишь две идеи среди тысяч других; я придумал кучу разных комбинаций, чтобы жить в обществе. Могу, например, заболеть слоновьей болезнью, что, как я заметил, отвращает от тебя большинство окружающих, заставляя их держаться на расстоянии. А еще можно страдать прогнатизмом; в этом случае многие тебя жалеют, хотя им вовсе не нравится смотреть на жутко выступающие нижние зубы, когда человек открывает рот. Можно хромать на одну ногу из-за диабетической экземы, быть аденоидным тужилой или ковырять в зубах красной пластмассовой ложечкой, наподобие тех, что кладут в коробку со стиральным порошком в качестве бонуса. Неплохие способы. А можно целыми днями искать дырки в зубах лезвием перочинного ножа. Годится все, что похоже на болезнь, безумие или увечность.

Впрочем, если хочешь, чтобы окружающие к тебе не лезли, можно применить другие способы; выдать себя за водопроводчика, сутенера или садовника.

Я часто подумывал стать киномехаником. Во-первых, сидишь взаперти в маленькой кабинке наедине с машиной, где, кроме двери и окошечка, через которое проходит световой луч, других отверстий нет. Делать почти ничего не нужно: ставишь бобину, она крутится с приятным треском, а ты сидишь, куришь, пьешь пиво из горлышка, глазеешь на синюю лампочку и воображаешь, что плывешь на туристическом теплоходе. Киномеханик — одна из немногих профессий, в которых люди всегда точно знают, что происходит в каждую конкретную минуту».

Ответ:

«Моя дорогая Мишель,

Теперь, когда скоро пойдет дождь, теперь, когда солнце будет мало-помалу угасать и в конце концов остынет и превратится в снежный ком, а я буду вынужден следить за его охлаждением, лежа в шезлонге,

Теперь, когда мне кажется, что это станет началом триумфа калек и придурков,

Теперь, когда я отдаю землю во власть термитов, думаю, ты должна прийти.

Разве тебе не хочется, подобно мне, заснуть среди остатков света?

Не хочется прийти и рассказать мне какую-нибудь простую историю, попивая пиво или чай и прислушиваясь к шорохам за окном? А потом раздеться и разглядывать наши тела, и считать что-нибудь на пальцах, и делать это тысячу раз на дню?

Будем читать газету.