Книга Таков ад. Новые расследования старца Аверьяна - Владимир Микушевич

Алиса Викторовна требовала, чтобы из палаты генерала удалили двух медсестёр. Они дежурили у его постели практически бессменно, не только без выходных, но даже без перерывов. Когда исчезала одна, оставалась другая, но чаще всего в палате присутствовали обе. Когда героя-генерала показывали по телевизору (всё реже и реже), медсёстры непременно были в кадре. Это особенно раздражало генеральшу. Считалось, что она ни на шаг не отходит от постели мужа, третий год лежащего в коме. СМИ должны были поддерживать неукоснительно такое представление о её самоотверженности, но подобная неукоснительность при самом благожелательном отношении к супружеской преданности невозможна была без расходов. Очевидно, и уход за генералом требовал средств, не говоря уже об особой палате и дорогих лекарствах. Доктор Сапс неоднократно заявлял, что пребывание генерала в Трансцедосе финансируется Трансцедосом, но такие декларации никогда не следует понимать буквально. Средства приходилось выбивать или выпрашивать, а для этого Алиса Викторовна должна была отсутствовать в палате всё чаще и дольше, так что её даже устраивало, когда на экране вместо неё появлялась одна из медсестёр, такая же, как она, пухленькая блондинка, которую многие зрители принимали за генеральшу. Но Алиса Викторовна всё равно приходила в ярость, когда белокурую сестрицу показывали вместе с темноволосой напарницей, а когда та, не дай бог, появлялась на экране одна, генеральша просто рвала и метала.

Темноволосую генеральша обвиняла в том, что та пыталась провести в палату генерала подозрительного молодого человека неславянской внешности, как и она сама. Генеральша остановила незаконного посетителя, заявив, что в палату он проникнет лишь через её труп. У персонала больницы было, правда, своё мнение по этому поводу. Уверяли, что пришлого юношу остановила другая медсестра, блондинка, которую нередко принимали за Алису Викторовну, чем она и пользовалась иногда, как сказано. Молодой человек мог оказаться и киллером, принимая во внимание ситуацию вокруг генерала. Машина генерала подорвалась на взрывном устройстве, когда генерал ехал брать легендарного полевого командира Усмана Гази-Хаджиева. Так, по крайней мере, произошедшее было представлено в средствах массовой информации. Но тут начинались неясности и загадки. Кто был ближе знаком с обстоятельствами странной войны, ведущейся на Кавказе, тот с трудом верил, что Усмана можно было бы так-таки брать, пусть даже такому герою, как генерал Ефимцев. Можно было разве что допустить, что Усман согласился встретиться с генералом и вступить с ним в переговоры. Совсем уже смелое воображение отваживалось предположить, что Усман, убедившись в полной безнадёжности дальнейшей войны, решил, наконец, сдаться, а сдаться он согласился бы только генералу Ефимцеву, как Шамиль в своё время сдался генералу князю Барятинскому. Но тогда отчего же произошёл этот взрыв, стоивший генералу если не жизни, то сознания, которое третий год к нему не возвращалось? Кто, кроме Усмана, мог знать, что генерал поедет ночью в этот час по этой дороге? А тогда неужели Усман при своём горском благородстве решился таким образом устранить генерала, которому сам назначил эту встречу или согласился на неё, не говоря уже обо всём том, что его с генералом связывало? Если же взрывное устройство на дороге установил не Усман, оставалось предположить, что в гибели генерала был заинтересован кто-то из его ближайшего окружения, точно знавший, в какой час и куда поедет генерал по этой дороге.

Этот кто-то мог быть заинтересован в продолжении войны, позволяющей торговать оружием и открывающей крайне выгодный простор для сбыта местной весьма качественной нефти. Такие заинтересованные лица могли быть не только со стороны генерала, но и со стороны Усмана. Среди ближайших к Усману людей мог найтись некто знающий, когда намерен Усман встретиться с генералом, и готовый предотвратить эту встречу любой ценой, даже ценой жизни самого Усмана, который тоже ведь мог подорваться на той же мине, но ничего не поделаешь, такова, значит, воля Аллаха. Во всяком случае, только кто-нибудь из ближайших к генералу или к Усману людей мог организовать этот взрыв. При этом подчёркнуто молчали о том, могла ли знать о предстоящей встрече с Усманом генеральша.

Среди кавказских полевых командиров Усман занимал особое место не только потому, что был кровно связан и с Чечнёй, и с Дагестаном. Отец его был аварец, а мать — чеченка. Усман возмущался, когда его называли сепаратистом. На своём сайте в Интернете Усман упорно писал, что борется не за отделение от России, а, напротив, за присоединение мусульманской России к халифату. Мусульманский халифат, — утверждал он, — невозможен без мусульманской России. Усман расходился как с пророссийскими теплохладными улемами, так и с новообращёнными ярыми ваххабитами, Усман слыл преемником шейха Мансура, захваченного русскими в плен и умершего в 1794 году в Шлиссельбургской крепости. Как и шейх Мансур, Усман учил строго соблюдать заповеди Магомета: раздавать милостыню, не красть, не грабить, не прелюбодействовать, не пьянствовать, и люди Усмана действительно помогали жертвам войны, насколько это возможно во время войны. Явно Усман был суфием, насколько суфием можно быть явно. В Интернете уже шла речь о новом суфийском тарикате Усманийа.

А в своё время Усман Гази-Хаджиев и Валерий Ефимцев закончили одно и то же лётное училище и одновременно были произведены в лейтенанты. Оба они служили в воздушно-десантных войсках, оба воевали в Афганистане, и Усман сначала даже обгонял Валерия в продвижении по служебной лестнице: был раньше произведён в капитаны. Но потом продвижение Усмана замедлилось: он едва дотянул до подполковника, когда Валерий был уже произведён в генералы. Вроде бы и в Афганистане Усман проявил себя не худшим образом, но некоторое недоверие начальства он там на себя навлёк. Что-то шевельнулось в нём при соприкосновении с тамошним исламом, которым он как-то слишком заинтересовался и не мог этого скрыть. Возможно, на него подействовала встреча с каким-нибудь пленным моджахедом (или с моджахедами), некоторые из них сносно говорили по-русски. А потом оказалось, что подполковник Гази-Хаджиев читает Коран, да ещё на арабском. Когда и зачем он ухитрился его изучить? В предперестроечной неразберихе предположили, что Усмана готовят для работы в арабских странах, но предположение не подтвердилось. Сам Усман говорил, что арабскому языку учил его дед, и, вероятно, так оно и было. Но вскоре после того, как Валерий Ефимцев был произведён в генералы, подполковник Гази-Хаджиев подал рапорт с просьбой о внеочередном отпуске с целью совершения хаджа или для посещения святых мест ислама, как добавлял он в скобках. Времена были неопределённые, и отпуск ему не сразу, но предоставили, не совсем ясно представляя себе, что с ним делать, если он вернётся. Но Усман не вернулся в Российскую армию. Он воевал на стороне мусульман в Югославии, потом объявился в Чечне, где повёл себя очень странно. Дудаеву он ещё как-то подчинялся, а после его гибели начал действовать самостоятельно, причём воевал не только с российскими воисками, но и вступал иногда в столкновения с чеченскими формированиями.

При этом Усман был не только полевым командиром, но и духовным авторитетом. Он прошёл посвящения, предписанные братством халватийа, подверг себя строгому затворничеству, видел сон, которому неукоснительно следовал в своей дальнейшей жизни. Даже в боевых условиях Усман находил время, чтобы, кроме обязательной пятикратной молитвы, творить зикр с поминанием имени Бога, с ритмическими движениями, в которых непосвящённые видели танец. Ходили слухи, будто Усман возвращает к жизни смертельно раненых, чуть ли не воскрешает мёртвых. Вполголоса из уст в уста передавалось мистическое прозвище Усмана Хакк или даже аль-Хакк (Истинный). В своё время великий суфий Аль-Халладж был подвергнут мучительной казни за то, что так назвал себя, возвещая присутствие в себе самого Бога, которого только и подобало называть «аль-Хакк». За это одно ревнители строгого ислама могли бы убить Усмана, который, правда, сам себя никогда не называл «аль-Хакк», по крайней мере, вслух. Так что взрывное устройство на ночной дороге могло предназначаться не для генерала Ефимцева, а для самого Усмана. К тому же Усман, подобно шейху Мансуру, выступал против кровомщения, за что его тоже могли убить ревнители адатов. Усман, насколько мог, пресекал грабежи и запрещал похищения людей, приводя в ярость явных и тайных абреков. При этом Усман, очевидно, не нуждался в деньгах, но получал их не из заграничных источников, а от своих сторонников и почитателей внутри страны. Говорили даже, что деньги на дорогостоящее лечение генерала Ефимцева даёт Усман.