Книга Степь в крови - Глеб Булатов

Мария Александровна, как могла, успокоила расстроенную барышню, напоила чаем и, усадив в кресло, доверительно поведала ей историю своей жизни. Она рассказала о Петербурге, о Зетлинге, о кратких и незначительных встречах с графом Гутаревым. Вера не знала, как ей вести себя. Она порывалась плакать от радости, просить прощения и клясться Петлицкой в своей дружбе. Наконец, покоренная добротой Марии Александровны, Вера отдалась течению судьбы и поведала своей новой подруге то, о чем говорить не должна была…

Мария Александровна ввела Зетлинга в спальню, где дожидалась Вера. Зетлинг учтиво поклонился барышне, рассказал анекдот из бурлящей происшествиями жизни Новочеркасска и приготовился слушать. Вера не знала, хорошо она делает или плохо, но желание излить душу и выказать доверие к Марии Александровне взяло верх над сомнениями. Робея, она начала свой рассказ:

– С Алексеем Алексеевичем я познакомилась осенью. Он только приехал из Киева и оказался в одном из левоцентристских союзов. Мы встретились на собрании. Тогда, полгода назад, все мы верили в победу Белого движения и в грядущее освобождение. Но постепенно, шаг за шагом, мы поняли, что Деникин ничуть не лучше большевиков. Его диктатура еще страшнее и коварнее, а методы гораздо опаснее. И тогда граф нашел в моем лице единомышленника и друга. К нам присоединились еще два юноши, Гриша и Митя. Оба бывшие студенты, до революции состоявшие в социалистических кружках и ведшие борьбу против царизма. Я не знаю точно… – смутившись, Варя посмотрела на открывшуюся дверь.

В комнату вошел Минин. Он внимательно оглядел участников происходящей сцены, прикрыл дверь и встал у стены, скрестив на груди руки.

Мария Александровна сделала Вере успокаивающий жест, и та, поколебавшись, продолжила:

– Я не знаю точно, но граф однажды обмолвился, что у него есть покровитель, который координирует действия групп, подобных нашей. Граф как-то показал мне письмо от этого человека, внизу стояла подпись «Доброхот». И вот две недели назад Алексей Алексеевич собрал нас и сказал, что настал решающий час, что диктатура должна быть уничтожена, – Вера тяжело вздохнула. – Мы стали готовиться к акции. Целью ее был Деникин. Митя должен был подстеречь генерала на улице и кинуть в него бомбу. Но так случилось, что Митя не справился… его схватили, и он вынужден был взорвать себя.

Зетлинг и Минин многозначительно переглянулись.

– Продолжайте, – сказала Петлицкая. – Ничего не бойтесь. Вы должны нам довериться, ради графа.

– Да, – прошептала Вера, – он в опасности. Позднее мы получили новое письмо, где было указание убить поручика Глебова. Мы искали его, но он исчез, а на следующее утро, как сказал граф, его нашли мертвым на улице. Вы должны понять, – Вера встрепенулась и подалась вперед, – я люблю Алексея Алексеевича, он добрый и никому не желает зла. Я думаю, его обманули. Ведь это грешно? Ведь убивать грешно, и он не должен делать этого. Я боюсь за него. Вы поможете ему? Мария Александровна сказала, что поможете, – она умоляюще посмотрела на Зетлинга и в нерешительности замолчала.

– Вам знаком этот почерк? – Минин вынул из кармана записку, обнаруженную у Глебова, и подал ее испуганной девушке. – Здесь также подпись «Доброхот». То письмо, что показывал вам граф, было написано этой рукой?

Вера осторожно приняла записку из рук Минина и бегло пробежала ее глазами.

– Нет, – она отрицательно покачала головой, – то письмо было написано мелким каллиграфическим почерком. А здесь большие печатные буквы, и слово «Доброхот» написано иначе. Мне кажется, это писал другой человек. Но тогда я не обратила внимания на почерк, я могу ошибиться, я не думала, что все так получится, – она возвратила записку Минину. – Вы поможете графу? Ведь я была с вами искренна, не подведите меня. Я очень боюсь.

Зетлинг и Минин вышли в гостиную, оставив расстроенную девушку на попечение Марии Александровне. Минин был полон решимости действовать:

– Мы сегодня еще можем успеть наведаться к графу.

– Думаешь? – Зетлинг устало покачал головой. – Шторм разыгрался нешуточный. Как бы нашей лодчонке не разбиться в этих водах. Я предлагаю подождать до завтра. Как говаривал мой давний наставник, умение ждать – великий дар. И время дает нам такую блестящую возможность. За вечер многое может перемениться. А завтра поутру мы стремглав отправимся к нашему дорогому графу и попытаемся объясниться…

– Если он доживет до завтра, – недовольно буркнул Минин.

– Ну а коли не доживет, так тем более будет дополнительный повод к размышлениям. Знаешь, – Зетлинг доверительно положил ладонь на могучее плечо Минина и, подойдя к нему вплотную, сказал сдавленным голосом: – Я чувствую, здесь дело не в забавах графа Гутарева, не в злосчастной судьбе поручика Глебова и даже не в истории с посольством. Здесь скрыто что-то иное, глубокое и решающее. А то, что мы видим, – лишь далекое и глухое эхо происходящих событий. И нам нужно ждать и постепенно, шаг за шагом, подбираться к сокровенному, чтобы в решающий момент нанести неожиданный и неотразимый удар.

Глава восьмая, в которой пойдет речь о запоздалом душевном порыве

Оставленный Мининым посреди кабацкого разгула есаул Куцеба загрустил. Его угнетало предчувствие недоброго. До сих пор, с самого того дня, когда вместе со станичниками поднялся против большевистской власти, он ощущал на себе благоволение судьбы. Жизнь офицера гарнизона была неутомительной и несла в себе опасность лишь чрезмерным увлечением вином, женщинами и хмельными драками.

Но есаул был человеком вдумчивым и во всем ценил меру и достоинство. А потому худшие и непредсказуемые последствия кабацкой доблести миновали его.

И все это благополучие вдруг, в одночасье рухнуло. Куцебу избрали для участия в злополучном посольстве в Сибирь. Дальнейшее уже известно. Есаул принужден был скрываться, оправдываться, на его долю выпало испытание яростным дознанием, учиненным нашими героями, и вот наконец он оказался в роли доносчика. Есаулу это претило. Но запах жизни, бьющейся в напряженных висках, соблазн удержать беспечность любой ценой давно уже притупили голос совести в неукротимой душе есаула. Куцеба решился с достоинством нести павший на его плечи крест.

Поднявшись из-за стола, есаул пошел на кухню. Он хорошо знал обслугу и, перекинувшись скабрезной шуткой со скуластой и дородной поварихой, взял под руку управляющего и повел его в кладовку.

Пантелеймон Алексеевич служил в должности управляющего «Соловья-разбойника» с незапамятных времен. Завсегдатаи сего почтенного заведения в глаза именовали этого сухого невысокого старика Заправилой и сердечно жаловали его за щедрость и забывчивость. В действительности почтенный управляющий, конечно же, не был столь безнадежно беспамятен, как желал казаться. Его принципом было видеть лишь то, что непосредственно касалось его, а запоминать – тем паче уж самое необходимое. По-видимому, именно такая редкая в наш век принципиальность и сослужила Пантелеймону Алексеевичу добрую службу, содеяв его всеми любимым и чистым сердцем долгожителем.