Книга День гнева - Мэри Стюарт

Мордред не стал преследовать их. Швырнув одеяло на кровать, он снова бросил пояс на сундук, потом забрался в постель и накрылся одеялом от холодного сквозняка из окна.

— Ладно. Все улажено. Полезайте в кровать. Я вас больше не трону, если вы меня сами не вынудите.

Агравейн, угрюмый и все еще икавший, прождал всего минуту или две прежде, чем подчиниться. Гахерис, прижимая ладони к ягодицам, яростно выплюнул:

— Бастард! Рыбацкое отродье!

— И то и другое правда! — уравновешенно отозвался Мордред. — Поскольку я бастард, то старше тебя, а поскольку рыбацкое отродье — то сильнее. Так что заткнись и полезай в кровать.

Гахерис поискал взглядом помощи у Гавейна, не нашел ее и, дрожа от холода, подчинился. Как по команде, близнецы повернулись к Мордреду спиной и, судя по всему, немедленно уснули.

На другом конце комнаты Гавейн, улыбаясь, поднял в приветствии руку, мол, победа. Гарет, на лице которого еще не успели высохнуть слезы, улыбался во весь рот.

Кивнув в ответ на жест старшего из братьев, Мордред натянул на себя одеяло и прилег. Вскоре, но не ранее того, как он окончательно убедился, что близнецы действительно спят, а не притворяются, он позволил себе расслабиться под теплым мехом и погрузился в дрему, где, как это было всегда, в равных долях смешивались честолюбивые мечты и унизительные кошмары.

После того случая особых неприятностей никто ему не чинил. Агравейн, против своей воли, даже проникся некоторым восхищеньем перед Мордредом, Но Гахерис, хотя отказывался в этом последовать примеру своего брата, держался с угрюмым равнодушием. С Гаретом Мордреду всегда было легко. Дружелюбный и веселый по натуре, младший принц, увидев, какую скорую и безжалостную месть обрушил Мордред на его мучителей, с готовностью стал Мордреду другом. Но тот был особенно осторожен и никогда не вставал между малышом и предметом его поклоненья. Гавейн всегда был для Гарета на первом месте, и Гавейн, в характере которого наследие Пендрагонов преобладало над темной кровью Лотиана и извращенной колдовской силой его матери, немедленно восстал бы против любого узурпатора. В обращении с Гавейном Мордред и сам держался нейтрально и выжидал, предоставляя Гавейну самому сделать первый шаг.

Так прошла осень, а за ней и зима, а когда на Оркнейские острова вновь вернулось лето, Тюленья бухта осталась лишь смутным воспоминаньем. Мордред по осанке, одежде и по знаньям в науках и искусствах, приличествующих оркнейскому принцу, ничем не отличался от своих сводных братьев. Старше более чем на год, он, в силу необходимости, во всех учебных поединках выступал против Гавейна, а не младших принцев, и если поначалу Гавейн имел преимущество в выучке, со временем они сравнялись. Мордред обладал проницательностью, или, если хотите, хитростью и холодной головой, Гавейн — блестящими способностями, какие в худшие его дни оборачивались безрассудством, а иногда и свирепостью. В общем и целом в поединке на оружии они сходились как равные, что заставило их проникнуться друг к другу пусть не любовью, то, во всяком случае, приязнью. Любовь Гавейна была раз и навсегда отдана Гарету и напряженно и зачастую несчастливо — матери. Близнецы жили друг для друга. Мордред, хотя принятый своим новым окруженьем и с виду вполне довольный им, всегда стоял вне семьи, самодостаточный и, очевидно, вполне этим удовлетворенный. Королеву он видел редко и даже не подозревал о том, с каким тщанием она наблюдает за ним.

Однажды, когда вновь надвинулась осень, Мордред отправился в Тюленью бухту. Поднявшись на утес, с которого в бухту сбегала тропинка, он постоял, как бывало в детстве, глядя вниз на зеленый заливчик. Стоял октябрь, дул сильный ветер. Вереск почернел и казался мертвым, и тут и там во влажных низинах вырос высокий золотисто-зеленый кукушкин лен. Большая часть морских птиц улетела на юг, но над самой серой водой, словно духи моря, еще кружили в брызгах пены белые бакланы. В самой бухте дожди и ветра так потрудились над развалинами хижины, что отмыли стены от скреплявшего их кладку ила и те казались грудой валунов, занесенных сюда приливом, а вовсе не руинами человеческого жилья. Почерневший тростник и вереск с крыши и страшную копоть с камней давно уже смыла вода.

Мордред спустился вниз и решительно пошел по мокрой от дождя траве к двери дома своего детства. Став на пороге, он огляделся. Всю последнюю неделю лили обильные дожди, и вода собралась повсюду свежими яркими лужами. В одной из них что-то белело. Мордред наклонился над водой, опустил в нее руку, и его пальцы нащупали кость.

Было и прошло краткое мгновенье, когда он едва не отдернул руку, но потом Мордред резким движеньем схватил кость и поднял ее из воды. Кусочек кости, но не разобрать, принадлежала она человеку или животному. Он постоял, держа кость в руке, всеми силами души желая, чтобы она пробудила в нем какое-либо чувство или воспоминанье. Но время и непогода сделали свое дело: кость была чиста, безжизненна и безразлична, как камни на берегу. Какими бы ни были те люди, та жизнь — они остались в прошлом. Уронив кость назад в затопленную водой выемку, Мордред отвернулся.

Прежде чем, возвращаясь назад, вновь подняться на утес, он постоял, глядя в открытое море. Теперь он обрел толику свободы; но все его существо тянулось к иной, большей свободе, что лежала за водной преградой. Душа его рвалась через воду и воздух, облака и ветры, отделяющие Оркнейские острова от королевств большой земли, от Верховного королевства.

— Я уплыву туда, — сказал он ветру. — Иначе зачем еще случилось то, что случилось? Я уплыву туда, и тогда посмотрим, чего может добиться незаконнорожденный принц с Оркнеев. Она не сможет меня удержать. Я уплыву на следующем корабле.

На том он повернулся спиной к защищенной бухточке и направился домой во дворец.

7

Но случай представился не со следующим кораблем и даже не в следующем году. А тем временем Мордред, верный своей природе, вполне готов был наблюдать за своим окружением и ждать своего часа. Он уедет, но не ранее, чем будет знать, что его в лазурной дали что-то ждет. Ему было прекрасно известно, какая судьба ожидает в большом мире за островами неумелого и неопытного мальчишку; пусть он даже королевский бастард, все равно его ждет участь прихлебателя или слуги без гроша за душой, а в самом худшем случае — рабство. В сравненье с этим жизнь на Оркнеях представлялась много лучшей долей. А потом, в третье его лето во дворце, в гавань вошел корабль с большой земли, и события приняли новый и совсем неожиданный оборот.

“Меридаун”, небольшое торговое судно, пришел из Каэр-ин-ар-Вон, как назвали теперь на валлийский лад старый римский город, базу легионов Сегонтиум в Уэльсе. Привез он гончарные изделия и руду, выплавленное железо и даже оружие для тайной и противозаконной торговли, которую вели с задних дверей мелкие кузни при солдатских бараках в укрепленном порту.

Привез он и пассажиров. Для островитян, сбежавшихся на пристань навстречу кораблю, они представляли интерес даже больший, чем столь необходимый груз с большой земли. Корабли привозили новости, а о таких, как “Меридаун”, что прибыл с разношерстными пассажирами, здесь не слышали уже многие годы и не услышат еще столько же.