Книга Сироты - Роберт Бюттнер

— Сэр, почему вы за меня вступились?

Он передернул плечами.

— Если бы тебя уволили, ты бы попал в мое распоряжение. А у меня и так работы по горло.

— Вот оно что…

Судья оторвался от чашки и улыбнулся.

— Шучу. Просто мне показалось, ты перспективный мальчуган, которого надо только направить в нужную сторону.

Приятней слов я еще не слышал. Я тряхнул головой.

— Ну и совпадение же, что вы служили вместе с отцом капитана. И что вы курили, ну эту, «травку».

Судья вытряс в кофе сахар и стал методично его размешивать.

— Есть у уголовников поговорка. Хотя они думают, я ее не знаю.

— Сэр?

— Если правдой воли не добиться, ври напропалую.

Ах ты, хитрожопый старикан!

Так мы и сидели, попивая кофе, пока в столовую не сунулся ординарец Яковича.

— Уондер! Капитан зовет.

Я крепче вцепился в чашку.

— Давай, давай, шевелись. — Ординарец исчез, хлопнув дверью. А я чуть под потолок не прыгнул от ее стука.

Когда мы вернулись к Яковичу, он выставил судью за дверь, а сам откинулся в кресле и сложил руки под подбородком.

— Значит так, сначала про марихуану. Отец много мне рассказывал про полковника Марча. Дикки Марч был хорошим солдатом, но слишком вольно относился к приказам. Они выпивали вместе, и все же ни один из них ни разу не дотронулся до косяка.

Я заледенел. Якович уличил моего защитника во лжи и клевете на собственного отца.

— Уондер, ты знаешь, как судья Марч получил орден Почета?

Я покачал головой.

— Во время второй Афганской войны ракетой сбили транспортный вертолет. Из всей команды выжили только мой отец и Дикки Марч. Отец сломал обе ноги. Дикки Марчу — он тогда был майором — раздавило и зажало обломками руку. Вертолет загорелся. Майор Марч лопаткой перерубил размозженные ткани и здоровой рукой вытащил отца из вертолета прежде, чем тот взорвался. Потом три дня прятался от патрулей и нес отца на спине, пока их не подобрали.

Якович откинулся на спинку стула и потрогал другую рамку — голограмму хорошенькой женщины с младенцем на руках.

— Я бы все что угодно отдал за своих жену и сына, но родственникам редко приходится идти на большие жертвы. Солдатам приходится. В бою мы сражаемся не за страну, и не за веру, и даже не за родных и близких дома. Мы сражаемся за соседа, собрата по оружию. Они нам ближе любой семьи.

Во рту у меня пересохло.

— Сэр?

— Я в долгу перед Дикки Марчем. В долгу за отца. Дикки Марч мне ближе, чем семья. Если он считает, что за тебя стоит солгать, этого достаточно. Только не думай, что тебя оставили в армии, потому что желторотый офицер повелся на нелепую ложь. Ты остаешься потому, что один глубоко уважаемый мной человек считает тебя на что-то годным.

Остаюсь! Ура!

— Сэр, я стану лучшим солдатом…

— Отставить. Я каждый день слушаю, как обещают исправиться. И судья наверняка тоже. Если хочешь остаться, я занесу это происшествие в твой послужной список. Тебе никто никогда не предложит в армии хорошего места.

Ну, хуже чем курс основной подготовки уж точно не бывает. Я разомлел от счастья.

— …так мы оба опоздаем на церемонию, Уондер, — донесся до меня голос Яковича. — Я сказал «свободен»! — Он махнул рукой.

Я чуть не забыл отдать честь, прежде чем развернуться кругом. Я выпускаюсь! Худшая ошибка моей жизни остается позади!

Церемония особенно удалась, потому что судья остался смотреть. Потом, в столовой, мы ели печенья, пили разведенный виноградный сироп и жали руки чужим родителям. Позже, в Херши, я завел судью в ресторан и пытался угостить бифштексом, но он исхитрился сам оплатить наш счет. Мы оба всплакнули, когда я сажал его на обратный поезд.

После курса нам полагалось двухнедельное увольнение. Курсанты, в основном, разъехались по семьям. А моим самым близким человеком на земле был Мецгер.

Его база располагалась на мысе Канаверал. Поскольку пассажирские самолеты не летали, я решил мотануть туда на попутках и увязался с военным конвоем в Филадельфию.

Я ежился в тряском холодном кузове и размышлял. Размышлял о Вальтере, о судьбе мира, но больше всего — о том, какой же я идиот. Якович ведь предлагал мне спокойно уйти из армии. А я, вместо того, чтобы воспользоваться случаем, собственноручно пробился обратно — на грязную, низкооплачиваемую, опасную работу. Работу, где мне теперь не продвинуться. Ребята типа Дрюона Паркера, у которых есть родственники со связями, могут сделать себе в армии карьеру. Мне же не судьба. Чем дальше я отъезжал от Индиантауна, тем трезвее глядел на будущее.

Меня довезли до склада в Филадельфии — большого, с серым металлическим столом, за которым сидел сержант-снабженец, с автоматами с едой вдоль одной стены и несколькими кушетками — у другой. Склад пах влажным картоном. До колонны на Флориду было несколько часов.

Двое парней, лет примерно по двадцать, сидели на чемоданах. Новобранцы, призванные на курс основной подготовки в форт Индиантаун. Растрепанные, расхлябанные и развязные. Словом, вылитый я несколько месяцев назад.

Я развалился на кушетке и присмотрелся к сержанту, подсчитывавшему что-то на компьютере. Его загорелое лицо было изрыто угрями, на подбородке виднелся шрам. «Очоа», — гласила именная табличка на груди.

— Откуда будешь, сержант?

— Из Бронкса, — откликнулся он.

Обычные сержанты — это не инструктора. С ними кто хочешь может трепаться.

— А чего делаешь? — Я показал на его компьютер.

— Да вот, учет бумаге веду.

— Какой бумаге?

— Разной. Туалетной, оберточной.

— Их разве не в разных местах держать надо, а?

Он дернул плечами.

— Здесь же армия. Бумага и есть бумага.

— А нравится работа-то?

Он опять дернул плечами.

— Мне мало осталось.

До увольнения, в смысле.

— Вот уж не думал, что дослужусь до отставки, — продолжил он.

— Что так?

— Да с дисциплинарками проблемы были.

С дисциплинарными наказаниями, значит. Есть у кого поучиться!

— А за что?

— За драки в основном, по пьянке. Я поначалу на военно-морской базе служил. — Он сплюнул табачную жижу в ведро рядом со столом. — С этими «солеными» только нажрись вместе…

Тоже верно.

— И все-таки тебя повысили до сержанта.