Книга Живые зомби - С. Дж Браун

Мы все были счастливы.

В следующие полчаса Хелен отступает от обычного распорядка, и мы говорим о том, чем бы занимались, если бы нам дали волю, и нам не приходилось париться по поводу, кто мы есть, как выглядим и что о нас думают окружающие. То есть говорят остальные, а я пишу на доске и издаю хрюкающие звуки, иногда взвизгивая, отчего все снова смеются. Даже Карл не отмалчивается и ухитряется привнести нечто конструктивное. Да, он брюзга и брюзжит не переставая, но общаться с ним можно, потому что он трезво мыслит и не считает свое поведение правильным.

— Отлично, — говорит Хелен, взглянув на часы. — Напоминаю: в следующую пятницу с собой на собрание нужно привести выжившего.

Меня это волнует гораздо сильнее, чем остальных. Я пока никому не рассказывал о петиции; планирую принести ее в следующий раз, когда придет много народу, — чтобы собрать побольше подписей. Не знаю, есть ли смысл, ведь с юридической точки зрения толку от писем в инстанции, как от обещаний какого-нибудь политика, но мне все равно хочется отправить петицию, заручившись изрядным числом подписей.

А еще мне не терпится снова увидеть Рея и близнецов. Или хотя бы одного Рея. Может, он захватит с собой несколько банок оленины — угостить компанию.

— Теперь, — объявляет Хелен, — прошу вас разбиться по парам. В оставшееся время проведем упражнение по налаживанию эмоционального контакта.

Не успеваю я пошевелиться, как сидящий рядом с Ритой Том разворачивается к ней, Джерри хватает Наоми, а нам с Карлом остается сидеть по краям полукруга и сверлить друг дружку взглядами.

— Черт побери, Энди, — бурчит Карл, направляясь ко мне, — ничего не поделаешь. Придется терпеть.

Я поднимаюсь и кое-как обнимаю его. Поскольку я дюйма на четыре выше, мне видна макушка Карла. У него седеющие, нечесаные волосы, кожа на голове сухая и шелушится. Ему следует чаще пользоваться шампунем. Дезодорант или туалетная вода тоже не помешают. Хотя кто бы говорил…

Объятия призваны пробуждать в нас чувство симпатии, давать эмоциональный и физический комфорт, напоминать о том, что мы остались людьми. А я ощущаю только неловкость. Я не гомофоб; и я не Джерри — у меня не встает на все, что шевелится. Вряд ли это упражнение принесет мне какую-то пользу, только лишний раз покажет, что толку от моей левой руки теперь не больше, чем от лопнувшего баскетбольного мяча.

— Сосредоточьтесь на своих ощущениях, — приказывает Хелен мягким, вкрадчивым голосом, расхаживая по комнате. — Не вспоминайте о прежней жизни, не думайте о чувствах, которые вам хочется вернуть. Помните, нельзя зацикливаться на прошлом. Все, что было с вами раньше, закончилось.

Она говорит нам это почти на каждом собрании. Просит подкреплять такое мышление положительными зрительными образами, ставить во главу угла сегодняшний день. Пусть воспоминания начинаются с того мгновения, когда вы попали в аварию, или вас расстреляли, или вас загрызли собаки. Вот что имеет значение. Вот где начинается ваше новое бытие.

Глава 17

Если спросить живых о самом первом их воспоминании, у большинства всплывет в памяти, как их кормили грудью, как они катались на трехколесном велосипеде, боялись темноты, как переодевались в пижаму, обнаружили у себя пупок, возились с жуками, как пошли в школу, получили первую мягкую игрушку или отмечали первое Рождество.

Самого рождения не помнит никто.

Тебя выталкивает из матки, ты протискиваешься через влагалище, весь в околоплодных водах и плацентарной крови, и оказываешься в шумном мире со странными запахами и слепящим светом. Кто-то в белой маске и перчатках захватывает твою мягкую головку хирургическими щипцами.

Неудивительно, что новорожденные кричат.

Мое новое бытие — рождение в форме зомби — началось с неприятной мысли: теперь, завидев меня, маленькие девочки будут бросать мороженое и с криком удирать.

Неплохое первое воспоминание, правда?

Хотя, наверное, могло быть гораздо хуже. Я мог проснуться, когда похоронных дел мастер утрамбовывал полости в моем теле тампонами со специальным гелем.

В придачу к неприятным воспоминаниям и комплексам, связанным с представлением о самом себе, воскресшие страдают от массы других невзгод, с последствиями которых трудно справиться даже самому участливому и опытному психотерапевту.

Я думаю об Энни.

О том, что мне запрещают с ней видеться. Разговаривать. Писать письма или е-мейлы и общаться любым другим способом. Я просто хочу знать, как у нее дела, быть уверенным, что с ней все в порядке, что она молодец.

Да просто знать, что она есть.

Если твоя жизнь уничтожена, а сам ты обратился в нежить, все кажется нереальным. И то, что происходит с тобой сейчас. И то, что сулит будущее. И память о прошлом. Настоящее не в меру сюрреалистично, будущее — безрадостно, а прошлое досталось наследникам, распродано, ушло с молотка и хранится в таком месте, где не всплывут воспоминания о том, что ты потерял.

Еще более нереально, что жена и дочь, которые составляли часть твоей жизни, больше не с тобой. Такой фокус: оп! — и нету. Вот ты возвращаешься в машине с вечеринки, а вот ты уже зомби, ковыляющий домой по обочине шоссе. Разве что дома у тебя нет. И жены. И дочери. Их удалили из твоего бытия. Ни прощальных писем. Ни памятных подарков. Ни фотографий. Ничего, что напоминало бы об их существовании. Порой ты и сам уже сомневаешься: может, это был лишь сон, после которого ты проснулся в нынешнем кошмаре?

Я не был на похоронах Рейчел и не видел ее тела, поэтому мне приходится верить родителям на слово, что она лежит на глубине шести футов под могильным камнем на первоклассном земельном участке кладбища Соквел. По крайней мере есть могильный камень. Надгробие. Своего рода осязаемое доказательство того, что Рейчел существовала. Того, что случилось с ней, пока я временно был мертвым.

С Энни все по-другому. Никаких осязаемых доказательств. Ничего, на что я мог бы посмотреть и с уверенностью сказать: я знаю, что с ней. Знаю, что она все еще жива. Знаю, что она вообще существовала.

Я думаю об этом и вижу девочку в розовых брючках, розовых туфельках и розовой кофточке на молнии. Девочка в изумлении таращит на меня огромные синие глаза. Она примерно того же возраста, что и Энни, и у нее такие же тонкие светлые косички. На расстоянии добрых тридцати футов вокруг скамейки, где я сижу, множество людей — взрослых — испуганно кричащих. Но только не малышка. Она стоит не далее чем за десять футов, спокойная, как далай-лама.

А почему бы ей здесь не стоять? Я никого не трогаю. Никому не угрожаю. Просто сижу в парке на скамейке с маркерной доской на шее. На доске надпись жирными черными буквами: «Зомби тоже люди».

Несколько взрослых, не выходя за границы зоны безопасности, что-то орут, угрожая мне физической расправой, если я посмею прикоснуться к девочке. Забавно, но никто из них не рискует войти в круг и спасти малышку от большого, свирепого зомби.