Книга Дама Тулуза - Елена Хаецкая

Симон рассеянно передвигает на доске шахматные фигуры. Против него – меньшой сын, Гюи.

Немного внимания уделял прежде Симон этому своему сыну – скучноват казался, мал и неказист. В минувшем году сделал своим оруженосцем.

К удивлению отца, Гюи явно обыгрывает его. Впрочем, Симон подвыпил.

…И вот, разрушая очарование тихого предвесеннего вечера, в зал всовывается встревоженная сержантская морда: усы торчком, борода клочком.

– Мессир!

После такого «мессира» Симон обычно велит подать кольчугу и седлать коня. Граф отодвигает шахматы в сторону, недовольно глядит в туда, откуда вот-вот прольется дурная весть.

– Что еще?..

– Мессир, архиепископ Арнаут сбежал!

– Очень хорошо, что сбежал! – рявкает Симон. – Неплохо бы ему сбежать куда-нибудь подальше от Нарбонны!

– Арнаут укрылся в часовне, – сообщает сержант.

– Да и хрен с ним, – говорит Симон.

– Он отлучил вас от Церкви, – выпаливает сержант и выжидательно втыкается взором в грозного графа: как?.. Что теперь скажет Монфор?..

Опрокинув доску с шахматными фигурками, Симон разражается хохотом.

Он хохочет так, что слезы выступают у него на глазах. Скоро вслед за ним смеются все, даже неулыбчивый Гюи, младший сын.

– Ох, – выговаривает, наконец, Симон, отирая лицо широкой ладонью. – Ну, потешил. Не думал, что так насмешит. Отлучил?.. Что, правда – отлучил?

– Да, мессир. – Теперь сержант позволяет себе ухмыльнуться. – Произнес анафему. Запретил вам, мессир, входить в Божьи храмы, получать разрешение от грехов, естественно. Интердикт. – Последнее слово дается сержанту не без труда. – Запрещено также служить в ваших владениях торжественные мессы, звонить в колокола и…

– Иди-ка выпей, дружок, – перебивает его Симон. – А что – епископ, говоришь, в часовне засел? И хулу на нас изрыгает? И даже анафеме предал? Ну-ну… Иди к нам, выпей.

Сержант, от изумления выкатив глаза, пьет. Прямо из графских рук, не догадавшись забрать у него кувшин. Симон, забавляясь, довольно ловко – для пьяного – льет вино из кувшина в сержантскую глотку. В конце концов, оба остаются в красных пятнах от пролитого, но ни сержанта, ни графа это не тревожит.

* * *

Наутро Симон вызвал к себе нескольких священнослужителей и, не дав им даже рта раскрыть, приказал по всему городу в колокола звонить и торжественную мессу везде служить.

– Не всякий день Нарбонна получает нового суверена, – пояснял при том граф. Усмехался. Озорство затеял, не иначе.

Священнослужители ощутимо забеспокоились.

– А как же интердикт?.. А как же архиепископ Арнаут?..

– Он где? – спросил Симон. – Все еще в часовне?

– Да, мессир.

– Вот пусть в часовне и сидит, – распорядился Симон. – Принесите ему туда поесть, что ли…

* * *

К величайшему облегчению архиепископа, Монфор скоро отбыл обратно в Тулузу, сопроводив свой отъезд новым оглушительным звоном, громом копыт, грохотом, ревом труб, пением Veni Creator и большими толпами народа на улицах.

Нарбонна глазела, разинув рот: надо же, сколько шума исторгает этот большой, чужой, этот страшный человек!..

Только когда Симон удалился, выбрался Арнаут из часовни. Хмурый, сломленный. Плюнул себе под ноги и оставил Монфора пока в покое. Немало иных охотников сыщется – ломать зубы о толстую шкуру франка.

* * *

А Монфор ехал к Тулузе. К своей Тулузе.

Сидел в высоком седле, привычно развалясь, подставлял солнцу начавшее уже бронзоветь лицо. Улыбался.

Миновали Каркассон.

Спустя несколько дней прошли Кастельнодари.

В начале марта Монфор был в Тулузе.

Он был дома.

* * *

Тулуза молчала. Ей бы высыпать толпами на улицы, ей бы убраться цветами, встречая своего нового графа, – а она каменно молчала. Деревянно молчала. Глиняно.

Монфор сжал пальцы в кулак – понял все сразу, не дурак ведь был. Повернул коня. Неспешно проехал по полю, отделяющему город от Нарбоннского замка. Приблизился к заранее уже открывающимся воротам.

Тулуза безмолвно смотрела ему в спину.

…Вот Симон скрылся в воротах. Тяжелые створы медленно затворились. Граф прибыл.

Граф потребовал, чтобы для него согрели воды.

Граф потребовал сытного обеда.

Еще граф потребовал, чтобы его оставили в покое.

* * *

Едва только передохнув после Нарбонны, Симон тотчас же разослал герольдов к городским старшинам и консулам. Назначил тем срок явиться в Нарбоннский замок для присяги.

Консулы слушали герольдов, печалились. Вот и все. Все кончено. Где-то наш добрый старый граф Раймон… Где-то его несчастный юный сын… Никогда больше не будет в Тулузе Раймонов. Будут теперь сидеть в Тулузе сплошь Симоны да Амори.

Присягать Монфору очень не хотелось, но не очень-то попрешь против папы римского, против короля французского, а главное – против Симона. Симон-то здесь, под боком!..

И потянулись консулы и старшины, горюя, в Нарбоннский замок, как им было приказано. Несколько бравых сержантов из числа симоновой свиты тщательно следили за тем, чтобы все шло ладно да складно.

Лучших людей Тулузы встречают в Нарбоннском замке с превеликой помпой, с трубами, со знаменами.

Граф Симон – в белом, его жена Алиса – в белом и синем, его брат Гюи – в красном, его старший сын Амори, как и сам Симон, ослепительной белизной сияет.

Епископ Тулузский Фалькон – в праздничном облачении, окруженный монахами. Крест в руке Фалькона сверкает, будто живой.

И еще тут прекрасные женщины из семьи Монфора и других знатных и славных семей – все роскошно убранные, в шелке и атласе, в золоте и серебре. И рыцари из числа друзей графа Симона.

Большой зал Нарбоннской башни залит светом. Ради торжественности даже факелы зажгли, хоть и стоял еще день.

В часовенке, что стоит внутри стен Нарбоннского замка, тонко и весело трезвонит колокол.

Консулы и старшины помалкивают, жмутся по стенам, переглядываются. Будто украли что. Выжидают.

Чего? Чего им ждать? Что с неба спустится сейчас старый граф Раймон, что разгонит он чужаков и, улыбаясь во весь свой большой веселый рот, скажет: мол, шутка все это, дурной сон, а вот давайте-ка мы с вами заживем по-прежнему?..

Пустые всё мечтания. Не будет больше в Тулузе Раймонов…

Один за другим опускаются консулы на колени.

Симон стоит над ними. Ждет.

Присягают – а что остается делать? – Монфору. Нехотя, будто жилы из себя вживую тянут.