Книга Амулет Паскаля - Ирэн Роздобудько

и отпускают их путешествовать

между листьями салата, отбивными

и стаканами с вином…

Где-то… там…

Язычки ползут

и выедают на скатерти

черные дорожки…

Где-то… там…

Ты — весь в белом,

Ты — в венке,

Ты — в кругу друзей,

Ты — с женщиной, чьи волосы

Струятся между пальцами, как

китайский шелк…

…О, какая губительная юность!

Влажная и душная,

как бескрайние тропики

с попугаями на каждом дереве!

Где-то… там…

— Местная радиостанция, — объясняет он. — Это наши ребята. Те, что играют в бистро…

— Мсье Паскаль напророчил им большую славу…

— Он просто чудак. Без него этот город давно бы стал захолустным…

Я посмотрела на часы. Все же я не должна надолго покидать своего хозяина. Вдруг ему что-то понадобится…

Иван-Джон помог мне подняться. До снегов оставалось несколько крутых тропинок. Мы молча пошли дальше. Приближение к снегам предполагает молчание — есть что-то в этой нетронутой белизне. Безмолвие и одиночество. Поэтому я отпустила его руку и пошла впереди.

…Я стояла на плоском узком гребне безымянной горы. Снег был удивительно сухой и приятно скрипел под ногами. Ели и сосны наверху отличались от нижнего леса ярко-зеленой хвоей, не такой тусклой, как внизу.

Тишина. Я закрыла глаза. «Господи, если Ты есть…» — мысленно сказала я и не знала, как продолжить. Я не набожный человек, я не знаю, как с Ним разговаривать! Меня этому не учили. Я циник.

У меня проколоты в четырех местах уши

и тату на левом плече,

я не ношу нижнего белья,

я жую резинку, я курю,

я могу запросто говорить всякие грубости,

плевать сквозь зубы.

И все такое прочее…

Но когда ты вот так стоишь на вершине горы, покрытой снегом, в полной тишине (которая совсем не похожа на тишину, ведь даже тишину можно услышать!), среди недвижимых деревьев, под белым небом, на котором нет ни облачка, — эта фраза возникает в тебе сама по себе: «Господи, если Ты есть…». А что дальше?

Я кивнула головой. Я придумала другую: мысленно убрала слово «если». Получилось значительно лучше. Безымянная гора, небо и деревья вокруг обрели смысл. И больше ничего не нужно говорить. Как просто!

4

У меня личный медный ключ, которым я открываю дверь дома мсье Паскаля. Поначалу я чувствовала себя воришкой, открывая замок. Теперь это для меня — приятный ритуал. Ключ большой и тяжелый. Холл в прихожей — темный, просторный, с картинами, резными креслами и большим зеркалом в дубовой раме. Я поднимаюсь по лестнице. Иногда из кухни выглядывает матушка Же-Же.

«Спит…» — шепотом докладывает она. Или говорит: «Он тебя ждал, спрашивал, скоро ли вернешься…». Или: «Ну как твой? У вас, наверное, любовь? Может, выйдешь замуж и останешься здесь навсегда…». Это последнее меня слегка раздражает. Матушка Же-Же считает, что женщина не должна быть одинокой, что после двадцати она должна спрятать волосы под платок и ходить в фартуке.

Правда, она уже привыкла к моим сережкам, джинсам и тату на плече. Единственное, что ее еще беспокоит, — это моя фигура.

— Ты слишком худенькая, — сочувственно говорит она. — Как цыпленок… (О, как она потрошит эти нежные создания у себя на кухне! Любо-дорого посмотреть!) Надо все с хлебом есть! А еще я заметила, что ты выбрасываешь круассаны… Их Бертолуччи (это наш пес) потом по всему двору таскает…

Бертолуччи тоже не любит круассанов.

Я поднимаюсь к себе, открываю окно. Вечер пахнет пляжем — сухим песком и морской водой. Тепло. Напротив моего окна, слава богу, нет (и не может быть!) многоэтажек. Я всем довольна — воздухом, жильем, Иваном… и собой. Если мсье будет сегодня хорошо спать, я тоже просплю до утра. Я растягиваюсь поперек кровати и смотрю на белый потолок, смотрю, пока она не растворяется — я засыпаю. И вижу себя в темном подъезде перед лифтом… Красная кнопка вызова светится в темноте, как уголек. Рядом появляется чья-то фигура. И стоит за спиной. И кашляет. Холодно и темно. Уголек горит… Гудит лифт. Тяжелый смрад от мусоропровода… Это мужчина — седой старик с голубыми глазами. Впервые за последние годы вижу перед собой не ведьмовские глаза, не насылающие в дом голубей или синиц, не сдавливающие шею невидимой удавкой. Снимите с меня чары, дедушка! Дайте мне новую кожу, крепкую, как броня! Я не знаю, что не дает мне спать. Не могу сформулировать…

Это — ноябрь водит меня кругами своего зодиака.

Это — возврат писем со штемпелем «адресат не явился».

Это — большие давленые сливы в осеннем саду.

Это — люди, черноглазые, пьющие из души сокровенное.

Это — животный нюх, который не приглушить ни табаком, ни спиртом…

Это — стояние у лифта с красным глазом.

Отверните от меня этот глаз! Я пойду пешком. Я всегда любила ходить пешком.

Что мне нужно? Была же какая-то мечта, выхваченная из огня?

Была, я точно помню!

Воды? Хлеба? Анальгина?!!!

Белых носков?

Дедушка, снимите с меня чары — я вспомнила!

Я хочу родить Сына…

— Проснись!! — Меня трясут за плечо, а я все еще стою у лифта. Там, во сне…

— Все хорошо. Успокойся! Это — сон. Что тебе приснилось?

Я открываю глаза — я их просто раздираю, ведь они склеены ужасом.

Вот это да! Надо мной стоит мой милый мсье — в тапочках на босу ногу, в смешном ночном колпаке, в клетчатом халате с атласными отворотами.

— Простите, простите… — говорю я.

Представляю, как я вопила, если он услышал со своего этажа! Я вскакиваю.

— Я не хотела…

— Это сон, — снова говорит он.

— Да, знаю, — говорю я. — Давайте я провожу вас вниз. Не беспокойтесь. Это был сон.

— Спите, спите, госпожа Иголка. Я сам.

Он такой смешной в этом халате! Идет к двери, осторожно прикрывает ее. Самый что ни на есть папочка! Интересно, есть ли у него дети? Мы об этом никогда не говорили… Была ли у него жена? Любил ли он ее и куда она подевалась? Умерла? Я не могла расспрашивать об этом даже матушку Же-Же. Как-то неловко. Мсье для меня — нечто непостижимое. Мне даже странно представить себе, что он бреется или…

Ага, вот я и вспомнила свои детские ужасы! Помню, как смотрела однажды телевизор, где показывали какое-то государственное мероприятие, и вдруг подумала: писают ли президенты? Я долго размышляла над этим важным вопросом. Он меня мучил настолько, что на первом же уроке 1 сентября я подняла руку и поставила его ребром учительнице. Я была убеждена, что она даст отрицательный ответ. Учительница растерялась и выгнала меня из класса. Так я ничего и не поняла. Решила, что это — государственная тайна, о которой нельзя говорить вслух…