Книга Лапник на правую сторону - Екатерина Костикова

– Боже мой, деточка, как же вас разукрасило! – жалобно закричал он с порога.

Казалось, человечек вот-вот расплачется.

– Валентин Васильевич, главный врач этого почтеннейшего заведения и по совместительству заведующий, – представился он.

Подойдя к Дусе и помяв кукольными ручками ее ногу, Валентин Васильевич зацокал языком и закачал головой, сокрушаясь.

– Ай-ай-ай, что же вы, милочка! Без подобающего обмундирования по лесу ходили?

– Откуда вы знаете? – изумилась Дуся.

– Идилика гампус, – изрек доктор, поднимая пухлый пальчик к потолку. – Интереснейший представитель русской флоры! Произрастает исключительно в здешних местах, не встречаясь нигде более. Редчайший и красивейший при этом, позвольте заметить. В летний период колючие кусты гампуса покрываются мелкими соцветиями цвета берлинской лазури. М-да, красивейшее растение, однако наиковарнейшее. У людей, склонных к аллергическим реакциям, уколы колючек, которыми покрыты ветви этого растения, могут вызвать острые поражения кожных покровов. Поверьте, на себе испытал, да-с. Когда я еще молодым человеком прибыл сюда на работу, увлекался лесными прогулками. Смею вас уверить, любимейшее было мое времяпровождение. Так вот, забрел я как-то по незнанию в заросли гампуса. И весь, весь от макушки до пят покрылся подобными волдырями. Чуть, представьте, не погиб. К вечеру началось удушье, и если бы не своевременная медицинская помощь, давно бы отправился к праотцам. Так-с, милая девушка.

Перспектива умереть от удушья без соответствующей медицинской помощи Дусю не вдохновляла. Однако милейший Валентин Васильевич успокоил ее, заверив, что при такой выраженности реакции ей грозит лишь незначительное онемение тканей, зуд, покалывание и, возможно, хотя маловероятно – легкое головокружение в течение нескольких дней, которое совершенно прекратится, едва пятна начнут бледнеть.

Через слово заверяя Бориса Николаевича, что все сказанное – ни в коем случае не попытка поставить под сомнение его авторитет и Валентин Васильевич позволяет себе вмешиваться единственно потому, что хорошо изучил зловредный характер красивейшего представителя русской флоры, розовощекий доктор обмазал Дусе ноги и бок черной вонючей мазью (ибо ничто так не способствует излечению от уколов гампуса, как березовый деготь), после чего откланялся. Борис Николаевич на всякий случай все же выдал Слободской каких-то новомодных таблеток от аллергии, велел принимать каждые три часа, а если почувствует ухудшение – немедленно поставить его в известность. Измазанная дегтем и напичканная таблетками Дуся предложила довезти Бориса Николаевича до гостиницы (все равно обратно ехать). Тот не возражал и отправился взглянуть на своего пациента, обещав минут через десять спуститься к крыльцу.

– Спускайтесь, – милостиво разрешила Дуся. – Я машину подгоню и жду вас. У меня такой здоровенный красный шевроле.

Она натянула джинсы поверх бинтов, через которые сочилась полезная вонючая мазь, оплакала свои ливайсы, немедленно пропитавшиеся этой дрянью, и, сбежав вниз по лестнице, заспешила к выходу по гулкому больничному коридору. Однако, свернув за угол, вместо того чтобы попасть в вестибюль, Дуся уперлась в забранную железной решеткой дверь.

За решеткой стоял, заложив руки за спину, бледный в желтизну человек, и смотрел прямо на нее мутными глазами. Одет он был в цветастую больничную ночнушку. Из прорехи на груди виднелся толстый, шитый через край шов. Чертыхнувшись, Дуся обратилась к странному дядьке:

– Простите, я тут у вас заблудилась. На выход куда идти?

Дядька ничего не ответил и придвинулся ближе к решетке. Дуся неожиданно испугалась. Стоя в пустом больничном коридоре, тет на тет с жутковатым зашитым товарищем, Слободская, от природы наделенная пылким воображением, подумала, что сейчас ей вполне могут прижать к лицу пропитанную эфиром тряпку, свезти в операционную и вырезать печень для продажи куда-нибудь во Французскую Полинезию на донорские органы. А почему нет? Никто ничего не узнает…

– Дура, – сказала себе Слободская.

Но неприятный холодок прошел по спине. Зашитый товарищ за решеткой беспокойно повел носом и, глядя куда-то Дусе за спину, оскалился, обнажив синие десны. Дуся услышала шаги, обернулась было, но голова закружилась, коридор встал на дыбы, она оползла по стене. Обморочная волна накрыла Слободскую, унесла в никуда, оставив на пахнущем хлоркой линолеуме больничного коридора лишь безжизненное тело с нелепо вывернутыми ногами.

В десяти километрах от больницы, на краю леса, человек, видом и повадками напоминающий дикого зверя, скинул с себя сырой кусок брезента и запрокинул голову к небу, подставляя холодному ветру голое безволосое тело. С неба ему в лицо глянули крупные осенние звезды, и все существо пронзил такой восторг, что захотелось выть по-волчьи от избытка чувств. Но вспомнив, что вой могут услышать, человек лишь молча упал навзничь и, ухватив полные пригоршни хвои, потерся затылком о выступающий корень дерева. Так лежал он, глядя в звездное небо, пока совсем не закоченел, а потом вскочил и припустил крупной рысью в чащу. Ветки хлестали по лицу, ветер завывал в ушах. Небывалая, пьянящая свобода наполнила его до краев. Он слился в одно целое с лесом, с небом, с сырым ночным воздухом, и теперь жадно наслаждался этим своим неожиданным единением с природой. В ту ночь человек был совершенно счастлив и от этого чрезмерного счастья долго еще не мог заснуть в своей норе, на подстилке из лапника. Лишь на рассвете он провалился в глубокий сон без сновидений.

* * *

После дежурства Соня вернулась в гостиницу бледная как смерть. Ночь прошла на редкость погано. Радости жизни начались, едва она успела войти в палату.

Вообще-то Соня Богданова знала: никогда нельзя расслабляться. Все самое худшее происходит с тобой именно в тот момент, когда ты сдуру забываешь, что оно может случиться. Это золотое правило медсестра Богданова старалась соблюдать денно и нощно с тех пор, как восемь лет назад, счастливо улыбаясь, подошла к дверям ординаторской и услышала, что несчастный Антон не знает, как отделаться от этой коровы. От нее, то есть, от Сони.

Вчера, идучи на дежурство, она десять раз напомнила себе, что Вольский – невоспитанный самодур, что он слишком красивый, слишком избалованный и циничный, а также слишком богатый и знаменитый, чтобы стоило о нем думать. Правда, она все равно думала и поделать с собой ничего не могла. Стоило вспомнить, что этот невоспитанный самодур на законном основании будет принадлежать ей еще одну ночь, и сердце начинало колотиться, а губы сами собой растягивались в дурацкую улыбку. Она представляла, как будет поправлять ему подушку, промокать салфеткой стекающие по подбородку капли воды, смотреть, как двигается его горло, когда он пьет свой эвиан. Может быть, она снова положит руку ему на лоб. Ничего личного. Просто это ее работа. Господи! Да у нее лучшая работа на свете!

Конечно, потом все закончится. Не будет больше общих ночей в темной палате, улетучится их странная, рассеянная в воздухе близость. Соня снова останется одна. Каждый день, каждую минуту она будет жалеть, что не может превратиться в какую-нибудь необходимую Вольскому вещичку, невидимкой проскользнуть в его жизнь, завалиться во внутренний карман пиджака и остаться навсегда там, у него на груди. Но сейчас она все равно была счастлива, ругала себя за это и понимала, что бесполезно: никакое будущее, хотя бы и очень близкое, значения не имело.