Книга Рыжая кошка - Питер Спигельман

Со своей стороны Кассандра все время была очень сдержанна. Соглашалась почти со всем, что говорил Тощий, а сама говорила мало и почти шепотом.

— У меня есть комната в нескольких кварталах отсюда. Хотите, пойдем ко мне?

А потом настало время секса.

Он начался без всякого перехода, в тускло освещенном гостиничном номере; желтоватый свет лился из открытой двери ванной комнаты, просачивался через щелочку в занавесках. Изображение было смазанное, визуально стиль напоминал любительское порно в Интернете: зеленоватые, призрачные фигуры, невесомые движения, как у астронавта на Луне, и предельная откровенность. Со временем я разобрал, что на самом деле здесь смонтировано несколько сцен, события нескольких вечеров, и за это время секс последовательно изменялся — к все менее традиционному. По разнообразию ракурсов я решил, что Кассандра, вероятно, установила в комнате три скрытые камеры и с их помощью создала сводный каталог траекторий и толчков. И все время распоряжался Тощий — сначала осторожно, а потом уже без колебаний.

«Тебе же так нравится…», «Ты хочешь сюда…», «Скажи мне, что ты хочешь сюда…», «Скажи, как ты хочешь…», «Скажи это снова, сука».

В фонограмме преобладали его синтезированные приказы и наставления, его подлинные тяжелое дыхание, стоны и пыхтение. Необработанные звуки пугали своей интимностью, тревожили больше слов.

Если Тощий доминировал — не важно, изъяснялся ли он членораздельно, стонал или охал, — в голосе Кассандры неизменно слышалась придушенная покорность. Кассандра делала все, что Тощий приказывал делать, говорила все, что он приказывал говорить, и, когда он приказывал что-то повторить — повторяла. Она стонала, вскрикивала и умоляла, иногда — испытывая удовольствие, иногда — нет, а ее белое податливое тело изгибалось и металось под абстрактным лицом Тощего. Ее иконописное лицо — когда его выхватывала камера — было бледным, с пустыми глазами.

То, что Монро назвал «следственной частью», началось с подобия паузы в сексуальных сценах и сопровождалось постепенным изменением звуко- и видеоряда. Приказы и стоны стихли, шум воды из душа усилился. Цвета на экране словно полиняли, сменились дымчатым черно-белым изображением. Резкий привкус нездорового секса рассеялся, его сменила потная паранойя.

Дверь ванной комнаты широко открыта, Кассандра одна в разгромленной постели. Обнаженное тело ярко освещено, но движения скованные и явно болезненные. Она встает и подходит к стулу, на котором висит пиджак, тянется за лежащим во внутреннем кармане бумажником. С оглядкой роется в бумажнике, достает карточки. Подносит их к глазку камеры, и, хотя изображение обработано, ясно, что это кредитки и визитки. Я вспомнил Дэвида. «Бумажник был в кармане пиджака…»

Я снова вспомнил Дэвида, когда сцена переместилась в другое расплывчатое помещение. В кадре Кассандра — теперь одетая — сгорбилась над телефоном. Нервный голос Тощего звучал словно издали, но в нем безошибочно слышались страх и гнев.

«Не звони сюда, ради Бога…», «Откуда у тебя этот номер, сумасшедшая сука?», «Зачем ты мне звонишь?», «Что тебе от меня надо?», «Чертова сука… позвонишь еще раз — убью…», «Просто оставь меня в покое…», «Пожалуйста… просто оставь меня в покое».

Но она не оставляла. Я уже слышал речи Кассандры — на голосовой почте Дэвида. В фильме слова были другие, но Кассандра не желала сбавить своей пугающей скорости и не знала жалости.

«Почему ты больше не пишешь? Почему не звонишь? Думаешь, на меня можно просто наплевать? Если ты не хочешь разговаривать со мной, пожалуй, захочет твоя жена».

Эти препирательства были мучительным дополнением к видеоряду: Кассандра у телефона, Тощий с размытым лицом идет по улице, останавливает такси, входит в неидентифицируемые здания и выходит из них, совершенно не подозревая о следящей за ним камере. На протяжении примерно десятиминутного отрезка фильма первоначальное удивление Тощего сменилось гневом, гнев превратился в страх, а страх растворился в отчаянии. Под конец синтезированные слова Тощего потерялись за человеческими звуками: дрожь голоса, хлюпанье носом, возможно, слезы, — и, к собственному удивлению, я ощутил растущее сочувствие к мерзавцу.

«Только, ради Бога, не впутывай мою жену. Пожалуйста, она не имеет к этому никакого отношения… совсем никакого. Просто скажи, какого черта тебе от меня надо. Пожалуйста…»

И наконец слова Кассандры: «Я хочу встретиться с тобой еще раз — последний».

Как и эпизод с расследованием, последняя сцена (Монро назвал ее «допрос») была снята в черно-белых тонах, хотя оттенки черного стали как-то темнее, а серого — серебристее. Снова Кассандра и Тощий, вроде бы в том же самом номере, и занавески по-прежнему задернуты, но кровать застелена. Тощий неуклюж, напряжен от гнева, но садится, как велено, на стул с прямой спинкой. Кассандра устраивается на краешке кровати, белые руки сложены на коленях. На ней белая блузка, темный пиджак и брюки, рыжеватые волосы кажутся черными и налаченными. Выправка как у офицера, беспристрастный тон. Кассандра задает простые, прямые вопросы: «Почему ты делал это?», «Ты думал о жене и детях… что будет, если они узнают…», «Ты думал о риске…», «Это был просто секс…», «Это все, что нужно?»

Сначала Тощий пытается сопротивляться, но его победили еще прежде, чем он вошел в эту дверь. Воинственность быстро сменяется обидой, а потом и мольбой, и остатки боевого духа вырываются судорожным вздохом, оставляя бедолагу ежиться перед камерой. Первые его ответы Кассандру не устраивают.

«„Не знаю“ — не ответ…», «Как ты можешь говорить, что это не имеет к ней никакого отношения?», «Я не просто попалась — ты искал меня и возвращался снова». Она рвала отговорки Тощего, как терьер, она отшвыривала ошметки, пока Тощий не выбился из сил. А Кассандра не добралась до косточки.

«Я делал это потому, что хотел, потому что хотел тебя. Когда все началось… то, что мы делали… я не мог думать ни о чем другом. Так я чувствовал себя красивым… сильным. Я не думал ни о жене, ни о детях… мне было плевать на них».

Тощий умолк, как усталый ручей, узкое тело осело в тени. Кассандра сидела совершенно неподвижно, вместо лица — белая маска.

«И ты сделал бы это снова, правда? — спросила она. — Сделал бы и теперь, если бы мог?»

Тощий посмотрел на нее, оцепеневший и неуверенный. Когда он заговорил, в голосе слышалась мольба. «Если бы мог», — тихо повторил он. Экран потемнел.

На столик упала тень — вернулся Чез Монро с виски и тарелкой соленых орешков. Вместе с ним вернулся и шум переполненного бара. Монро снова отсалютовал мне стаканом и выпил.

— Трудно выкинуть из головы, верно? — спросил он. Я кивнул. — Все эти сексуальные дергания завораживают: полное подчинение прекрасной женщины безымянному, безликому мужчине, и все это перед камерами… но о камерах знает только она, и именно она все устроила. Жестокое обращение, самоунижение, вуайеризм — замечательный триплет. А потом она разворачивает столик. — Монро забросил в рот несколько орешков и запил их виски. — Тодд дал вам верный совет с реликвариями, — заметил он. — Их можно понять только после того, как посмотришь видео. И тогда они сбивают с ног.