Книга Принц воров - Валерий Горшков

— К чему ты все это говоришь?

— К тому, что скоро ты вернешься в эту квартиру, а в ней будет лежать восемь трупов!

— Вас здесь девять, — хрипло возразил Червонец.

— Правильно, — согласился Слава. — Но лежать будет восемь, потому что девятый выйдет тебе за спину из ванной, когда ты пройдешь в комнату, и перережет тебе глотку от уха до уха. А потом поедет на Хромовское кладбище, где его и возьмет НКВД! Так закончится эта дурацкая история, которая могла бы иметь иной исход, окажись вор мудрым человеком, а не идиотом!

— Полегче, приятель, — клацнул частоколом металлических зубов Червонец. — Ты на этом трамвае пассажир на подножке, а потому следи за базаром, дабы чего не вышло!.. Ты хочешь что-то предложить? Я готов тебя выслушать. Но больше не надо этого чеса за грибы и меланхолию!

— Надо, потому что так тебе будет гораздо легче понять, что ты уже давно потерял со своими людьми подкорковую связь! Мои люди за двадцать минут одиночества в лесу в поисках грибов полностью одолели свою депрессию и вернулись в обычную жизнь профессионалов! Вернулся и я, и кто знает, разговаривал бы я здесь с тобой, если бы мне не пришла в голову мысль выпустить бойцов из клетки на волю, чтобы дать им понять, что жизнь продолжается, а не закончилась, что жизнь по-прежнему хороша и будет еще лучше, если мы досидим в этой блядской егерской сторожке до конца! — договорив, Слава вздохнул и убрал руки со стола. — Теперь понял? Дай им знать, что они такие же люди, как и те, что за этими стенами, дай им подышать!

— Грибы в лесу пособирать, да?

— Зачем грибы? Ты не такой дурак, Червонец, каким стараешься казаться для придания своей персоне зловещего облика. Своди нас в кино.

— Куда?!

— В кино. Кино, Червонец, — это такая белая простыня, по которой бегает маленький человечек в котелке в больших ботинках и с гитлеровскими усиками.

— Ты считаешь меня за кретина?

— Не веришь, сходи в «Рассвет» — бегает, гадом буду.

— Корсак, ты хочешь предложить мне вывести моих людей в кинотеатр? Туда, где у входа околачивается куча «красноперых»?

— Они околачиваются с той же целью, что и все остальные, и им нет дела до твоих людей, если, конечно, они не начнут брать «лопатники» в зале и не отбирать у зрителей «котлы»[5]в фойе. И если ты не умный человек, то подумай, будут ли ленинградский уголовный розыск и органы госбезопасности искать кровавую банду Святого в кинозале? Есть что-то общее между кинематографом и ублюдками, которые шпилят сейчас в зале в «храп»? Я бы на твоем месте вообще не выводил их из кинотеатров. Вообще предложил повести их в театр! Где их искать не будут еще с большей вероятностью, чем в кино! Но, боюсь, кто-то из них, скорее всего, это будет Бура, не выдержит и прямо через весь зрительный зал направится шмонать карманы упавшего Ленского.

Встав со стула, Червонец отошел к окну и стал смотреть в него в полной задумчивости. Все, что сейчас говорил ему Корсак, выглядело нелепым с точки зрения воровского взгляда на жизнь, но в этом чувствовалось нечто мудрое, от недостатка которого, оказавшись в трудной ситуации, страдал Червонец. Слава же, сидя на стуле, спокойно поглаживал манжету на своей засаленной рубашке — не исключено, что бандит смотрит не сквозь стекло, а пользуется им, как зеркалом. Рассматривает советчика и пытается понять по его виду, насколько искренне тот только что говорил. Главным козырем в этой авантюре для Корсака было то, что в заложниках у Червонца остается его семья. А шутить жизнями близких людей вряд ли кто решится. Рисковать семьей ради золота или для совершения побега Корсак вряд ли станет. Он мог сделать это давно, еще на кладбище. Но не сделал. Значит, семья для него имеет гораздо большее значение, нежели собственная безопасность. Пока семья у него, у Червонца, сына Святого можно водить на поводке бесконечно. Придя к этому выводу и понимая очевидность вероятного бунта, вор решил воспользоваться советом.

— Куда же нам податься? — бросил он от окна.

– Когда я еще не был вами спасен , за два дня до этого, мы собирались с женой поручить ребенка соседке, славной бабушке, и сходить в «Рассвет» на премьеру фильма «Первая перчатка» с Володиным и Переверзевым в главных ролях…

Кинотеатр «Рассвет» находился неподалеку от места прежней работы Корсака, и тем увеличивалась возможность встретить кого-то из знакомых.

Банда не выходила из кинотеатра три сеанса подряд. Едва закончился фильм с Володиным, начались «Огни большого города» с Чаплином. Когда просмотрели его, перешли на Утесова в «Веселых ребятах». Едва зажигался в зале свет, раскрасневшиеся от удовольствия бандиты выходили из зала, понурив головы и натянув почти до носа кепки. Заходили за жилой дом и ожидали Крюка, который с подлечившимся Бурой вставали в очередь за билетами. Страна, истерзанная голодом, блокадой и горем, использовала любую возможность вернуться к прежней жизни. И тем, кто толпился в очередях, действительно не было никакого дела до кучки мужиков, очень похожих на коллектив какой-нибудь конторы. Уже во время первого просмотра Слава стал искать того, через кого можно было бы передать записку, написанную им ночью карандашом на новенькой купюре, вынутой из мешка. Эта записка номиналом в десять червонцев была аккуратно свернута вместе со второй купюрой. Тот, кто получил бы в руки этот неожиданный подарок и развернул бы его, прочел: «Срочно позвонить К-23-48. Отдать человеку, назвавшемуся Шелестовым, в обмен на 100 червонцев. Трость сломана на Марата, 6. Стерх».

* * *

Все время, начиная с титров «Первой перчатки», Слава выискивал в зале того, кто смог бы поступить так, как было указано на купюре. В короткие перерывы между фильмами он искал этого человека в фойе. На улице передавать записку не имело смысла, Корсак рисковал бы при этом не только своей жизнью, но и семьей. Каждый шаг бандитов контролировали Червонец и Крюк, и даже поход за ситро на расстояние в десять шагов не оказывался вне поля зрения этих двоих. В фойе отдать деньги было вернее, замотивировать такой шаг было легче, однако, сколько Слава ни вглядывался в лица снующих мимо него людей, он не мог найти в глазах ни одного из них нужной ему искры.

Погруженный в свои думы, он сидел в зале, смеялся, когда смеялись все, хлопал, когда зал аплодировал, и думал, думал, думал…

Единственный раз, когда он вынужденно перестал думать о Свете и Леньке, сердце за которых уже давно перестало ныть, а начало болеть, сдавливая всю грудь, случился на десятой или пятнадцатой минуте первого фильма о боксере.

Сидящий рядом с ним Сверло, получивший прозвище за то, что бежал из Крестов, пробуравив в бетонном полу ложкой дыру размером с футбольный мяч и в эту дыру уползший сначала во двор централа, а после и на улицу, толкнул Корсака в бок и свистящим шепотом поинтересовался:

— Я не понял, мочить когда будут?

— Где? — оторвавшись от мыслей, оторопело отозвался Слава.