Книга Бастион одиночества - Джонатан Летем

Теперь, по прошествии двух лет, Эбдус напрямую связался с Агопяном, прекрасно понимая, что если армянин купит у него хоть одну картину без участия посредника — а о сделке тут же узнал бы весь Нью-Йорк, — все его прежние мостики на Сохо в Манхэттене мгновенно сгорят. Но Авраам и не нуждался больше в этих мостиках. Он повернулся к городу спиной и двинулся в другом направлении, в безлюдный район, страну мультяшного целлулоида.

Агопян, преследуя личные интересы, ни мгновения не колебался. По-видимому, он быстро вычислил логику капитуляции Авраама. Когда человек в ответ на твою просьбу продать целую комнату картин отказывается расстаться даже с одной из них, — переоценивая свои работы и по-детски недооценивая силу денег, — надо лишь терпеливо дождаться того момента, когда он осознает, что сглупил, и сам попросит тебя купить у него эту комнату. Так все и вышло.

Быть может, Эрлан Агопян всю жизнь мечтал обзавестись десятками картин с изображением обнаженной плоти. А может, приобретал такое количество произведений искусства каждую неделю. Или же он почувствовал, что Авраам-живописец умер, и понимал, что покупает мраморную надгробную плиту. Не исключалась и вероятность того, что Рейчел была теперь его любовницей и купалась в роскоши пентхауза на Парк-авеню, а картины Агопян покупал из желания закрепить эту тайную сделку своеобразной печатью — Авраам все равно ни о чем не догадался бы. Так или иначе, Агопян даже не подумал осматривать картины повторно: выписал чек и прислал на Дин-стрит грузовик.

Отношения Дилана с Мингусом выстраивались в короткие отрезки времени, оттеняющие все, что оставалось вне их. Мингус часто уходил сражаться с Людьми-кротами в компании шестиклассников из школы № 293, а Дилан, ученик пятого класса, часами просиживал в Негативной зоне. Впрочем, одно другому не мешало, в конце концов они были не Фантастической четверкой, а обыкновенными мальчишками. В интервалах между встречами в жизни того и другого происходило слишком много разных событий, и пытаться рассказать о них друг другу не имело смысла. И потом, Дилан чувствовал, что и у Мингуса есть собственный секретный мир, своя тяжелая ноша, невидимая для глаз окружающих. Поэтому они начинали разговор с того, на чем остановились в прошлый раз, делились тем, что интересовало обоих. Происходившие в них обоих изменения принимали как должное — то была негласная сделка, договор, согласно которому со своими проблемами каждый расправлялся сам.

Между тем случиться могло все что угодно, и, естественно, случалось. Однажды, например, в школьном дворе к Дилану обратился Роберт Вулфолк — повел сутулыми плечами и сказал:

— Эй, Дилан, поди-ка сюда.

«Поди-ка сюда». Будто Дилан сам был теперь бутылкой «Ю-Ху» или велосипедом, на котором можно укатить в другой квартал. Дилан сделал неуверенный шаг к Роберту, потом еще один, не зная, как отказать, и неожиданно очутился рядом с ним.

— Я видел, как твою мать выносили из дома голую, — лениво протянул Роберт.

— Что? — изумился Дилан.

— И укладывали в машину. Ее накрыли покрывалами, но они съехали в сторону. Она красовалась перед всей улицей, как шлюха.

Дилан оценил расстояние от того места, где они стояли, до ворот школьного двора, с отчаянием думая об игравшей на руку Вулфолку безлюдности ноябрьского дня.

— Это была не моя мама, — внезапно слетело с губ.

На безумные слова Роберта следовало отреагировать совсем не так.

— Она выскочила из дома, старик, голая, как ведьма. И не пытайся отовраться. Я видел, как ее засунули в полицейскую машину и куда-то повезли.

Дилан пришел в замешательство. Может, Роберт наблюдал что-то такое, чего сам Дилан не видел? Не принял же он картины за живого человека, обычный грузовик за полицейскую машину?

В нем вспыхнул страх. О чем бы ни говорил Роберт, он наверняка знал, что Рейчел исчезла и надирать ему уши теперь некому.

Он продолжал спокойным, участливым тоном:

— Небось упекли за решетку. Посадили за то, что она слишком громко орала и была чокнутой.

— Моя мама не выходила на улицу голой, — попытался защитить мать Дилан, чувствуя, что еще чуть-чуть и он напустит в штаны. — В машину грузили картины.

— Не было никаких картин. Она выперлась на улицу, ни капли не стесняясь. Спроси у кого угодно, если думаешь, что я гоню.

— Гонишь? — Дилана охватило страстное желание отвести Роберта к себе домой и показать пятна не выцветших обоев в тех местах, где висели обнаженные — исчезнувшие изображения исчезнувшей женщины.

— Не смей даже думать так. А не то я трахну тебя в твою белую задницу. Ну-ка, дай руку.

— Что?

— Руку. Покажу тебе фокус.

Роберт обхватил его запястье своими длинными пальцами и потянул вниз — Дилан наблюдал за происходящим будто со стороны, — потом резким движением дернул вверх, вывернув руку за спину. Дилан согнулся пополам, не в силах сопротивляться. Рюкзак съехал на затылок, и на асфальт посыпались учебники. В голову хлынула кровь, в глазах помутилось.

— Никому не позволяй хватать себя за руку, — назидательно сказал Роберт. — С заломленной за спину рукой ты себе не хозяин. Это мой тебе совет. А теперь собирай свое дерьмо и проваливай отсюда.

Ни о чем таком Дилан и Мингус друг другу не рассказывали. Сидя у освещенного зимним солнцем окна, выходившего на задний двор, слушая доносящиеся сверху звуки «Эверидж Уайт Бэнд» и шлепанье тапочек Барретта Руда-младшего по деревянному полу, они листали свежие выпуски «Люка Кейджа» и «Колдуна». Дилан не мог спросить Мингуса, что он видел в тот день: грузовик и картины или полицию, — о таких вещах у них не принято было заговаривать. Кроме того, Дилан ни с кем не желал обсуждать исчезновение Рейчел, давать этому название, под которым история вошла бы в анналы Дин-стрит. Если Мингус и видел недавний парад полотен с обнаженными, Дилан ничего не хотел об этом знать. К тому же он не имел представления, во что мог в конце концов вылиться страх, вызванный в Роберте Вулфолке побоями Рейчел, и чувствовал странную уверенность, что Мингус и Роберт не должны друг о друге знать. А если этим двоим и суждено когда-либо встретиться, Дилан не хотел выступать в роли посредника. И в том случае, если их пути уже пересеклись, Дилан предпочитал как можно дольше оставаться в неведении. Он не мог даже спросить Мингуса, правильно ли понял слово «гнать» — «врать». Вот так.

Они сидели молча, про себя читали комиксы и слушали доносившийся сверху ритм ударных инструментов.

Как-то в декабре, зайдя к Дилану, Мингус бросил на крыльцо папку из картона, обтянутого синей, протертой на уголках тканью. Дилан увидел, что вся поверхность папки, за исключением филадельфийской наклейки, покрыта чернильными каракулями — буквами, повторяющимися много раз, словно тот, кто рисовал их, непременно хотел добиться идеальных очертаний. Это напоминало надписи со стен школьного двора.

— Моя метка, — сказал Мингус, перехватывая блуждающий по каракулям взгляд Дилана. — Смотри. — Он достал лист бумаги, взял ручку близко к кончику, высунул вбок язык и вывел слово «ДОЗА» большими наклонными буквами. Потом маленькими, с едва различимыми «д» и «о», и «з», похожей на вертикальную черточку.