Книга Тайна утопленной рамы - Алексей Биргер

По зрелом размышлении (а это размышление длилось ровно полчаса, весь путь от острова до гостиницы), я решил, что оказываюсь в роли пиратского капеллана, и ни в какой другой. Во-первых, отец Тук, в числе прочих его достоинств (умение окрестить, причастить и отпеть), отменно дрался на дубинках, а тут я, увы, слаб. Во-вторых, отец Тук, судя по его бойцовской доблести, никогда не страдал от подагры, в отличие от меня, грешного. Очередной приступ начал разбирать меня ещё на пути в гостиницу, став, видимо, возмездием за слишком бесшабашное поведение. Один прыжок на остров чего стоил! Согласись, что подагра — это болезнь пиратов и губернаторов колоний, которые иногда оказывались едины в одном лице. Например, тот же Морган. Кажется, когда он был пиратом, он от подагры скрежетал зубами, палил из пистолета в тех из своих подчинённых, кто имел неосторожность заглянуть к нему в каюту, и пачками отправлял связанных пленников за борт. Став губернатором, он несколько изменил своё поведение. Зубами скрежетал точно так же, но из пистолета больше не палил, а швырял в своих подчинённых (которые, по милости королевы, были переименованы к тому времени в вице-губернаторов, секретарей и офицеров) чернильницей. Согласись, чернильное пятно на расшитом золотом кафтане всё-таки лучше, чем дырка в нём. Так что то ли его характер улучшился, то ли он перенял толику хороших манер.

Да, и, конечно, в-третьих, близость воды — когда плывёшь в лодке, то больше чувствуешь себя пиратским капелланом, чем отцом Туком.

Я из пистолета не палил и чернильницами не швырялся (тем более, что пишу я, как ты видишь, гелиевой ручкой, поэтому чернил у меня и быть не может), но зубами скрежетал не хуже всякого морского разбойника. И готов был выполнить свой долг, чего бы это ни стоило.

Поднявшись сперва в свой номер и приняв таблетки, я немного отдышался, собрался с духом и спустился в ресторан. Нужную мне троицу я узрел сразу же. Надев подходящее пиратскому капеллану выражение лица, я дерзко направился к их столику. Столики ведь на четверых, а ресторан был переполнен, поэтому моё желание приземлиться (должен ли я сказать «высадиться»?) на свободное местечко выглядело вполне естественным.

Соблюдая вежливость, принятую среди сухопутных крыс, и всячески маскируя своё грубое нутро старого морского скитальца, я осведомился:

— Простите, это место у вас свободно?

Если б я был не в рясе, то, возможно, они бы не постеснялись отправить меня за другой столик. Я ведь видел, что они отчаянно обсуждают какие-то свои дела и посторонние им не желательны. Но отказать священнику было неудобно, и они (надо полагать, с не меньшим зубовным скрежетом, чем тот, который бродил у меня внутри) мило закивали и предложили мне садиться.

Здесь я должен сделать вам выговор за невнимательность. У старшего — того, которого вы называли «худым» и «желтокожим» — нет кисти одной руки, а именно левой. Как можно было этого не заметить?

Но это так, к слову. Я вполне мог представить, глядя на зловещее лицо этого человека, что руку он потерял, отбиваясь палашом от перекрывших пиратам выход из залива испанских войск, стоя по колено в солёной воде, рубя налево и направо, а левой рукой (отрубленной) паля из пистолета. Точно так же я мог себе представить, как на этой руке сидит большой цветастый попугай и кричит «Пиастры! Пиастры! Пиастры!» Нет, скорее, не попугай, а чёрный ворон — из говорящих. Это было бы больше в его характере.

Итак, оказавшись в самом логове врага и внутренне напрягшись, я ждал, что будет дальше. Разговор на некоторое время скомкался, пока я давал заказ официанту, потом Однорукий, артистически изобразив застенчивую улыбку, спросил:

— Простите, батюшка, не откажетесь выпить с нами? — и указал на початую бутылку хорошего коньяка.

Я понял, что выпить с ними ДОЛЖЕН, даже если после этого моя подагра разыграется ещё злее, и ответил согласием. Мы пригубили коньяк, и один из молодых (как я почти сразу же узнал, его звали Артуром, а другого — Кириллом) полюбопытствовал:

— Скажите, а как вы здесь оказались?

— Путешествую с церковной делегацией, — ответил я. — На теплоходе. В этом городе у нас остановка.

— У вашей делегации есть какая-то особая цель? — поинтересовался Кирилл.

— Гм… — я на секунду задумался, что можно им говорить, а что нет. Вдруг сведения о том, что мы проводим на теплоходе юбилейную конференцию, являются строго секретными, которых врагу знать нельзя? — В общем, да. А вы чем занимаетесь, позвольте полюбопытствовать?

Они переглянулись, словно в лёгком замешательстве. Ага, не ждали такого вопроса! — подумал я.

— Вообще-то, мы художники, — ответил Однорукий. — А здесь оказались потому, что интересуемся некоторыми старыми иконами.

Так-так, подумал я. Вот они и начали вилять. Но, главное, нужная тема затронута.

— Интересуетесь, насколько я могу судить, с профессиональной точки зрения? — я постарался говорить как можно более «невзначай», если ты поймёшь, что я имею в виду. Своему голосу я постарался придать бархатистую звучность — так сказать, Шаляпин, запущенный под сурдинку. Такой тембр голоса всегда располагает людей к доверию, особенно если они слышат его от священника. Вот так я всеми силами усыплял бдительность врага.

— У нас, я бы сказал, пересеклись несколько интересов, — ответил Однорукий. — Мы… простите, но я не бы не хотел об этом говорить. Возможно, вы этого не одобрите.

— Не одобрю? — я сдвинул брови. — Если вы делаете что-то, идущее вразрез с вашей совестью, то лучше сразу исповедоваться в этом — и получить отпущение грехов.

К счастью, они не кинулись исповедоваться по полной программе — иначе я не имел бы права ничего тебе рассказать, блюдя тайну исповеди.

— Нет, вразрез с нашей совестью это не идёт, — проговорил Однорукий. — Но…

Ага, подумал я, у них такая совесть, с которой ничто не идёт вразрез! Ну и в компанию я попал!

— Не преувеличивайте, Генрих Петрович, — с улыбкой сказал Артур. — Не то батюшка подумает невесть что.

Вот и ещё одна их тайна мне стала известна! Проговорился Артур, и теперь я знал, что Однорукого зовут Генрихом Петровичем! А ведь он не представился — и вообще всячески юлил, чтобы не называть своего имени, так?

— Я не преувеличиваю, — ответил Генрих Петрович. — То, чем мы занимаемся, батюшка вполне может счесть грешным делом.

И я пошёл с козырей, напролом.

— Вы скупаете иконы? — осведомился я. — Но это не грех. Ведь смотря для какой цели… И даже если вы приобретаете их для перепродажи — это может быть вполне оправданным, если вы извлекаете их из небрежения и передаёте в хорошие заботливые руки.

— Боюсь, нашу цель вы благой не сочтёте, — вздохнул Генрих Петрович. — Но, так и быть, скажу вам, чтобы не было недомолвок… — чуешь, как я загнал их в угол? Ай да отец Валентин, ай да… ну, и дальше по Пушкину. — Мы собираем иконы для театрального спектакля.

— Для театрального спектакля? — я нахмурился, чтобы освоиться с услышанным. Либо они мне бессовестно врут, либо… Они, конечно, истолковали мою хмурость по-своему.