Книга Белый ниндзя - Гейл Линдс

— Но без участия концерна «Томкин», — продолжал настаивать Нанги, — мы останемся ни с чем. Технология является их полной собственностью.

Взгляд Икузы опять вернулся к Нанги.

— Если процессор «Сфинкс Т-ПРАМ» действительно сулит такие доходы, о которых Вы здесь мне толкуете, то Вы, конечно, изыщете способ приобрести его технологию.

— У партнера и друга я не могу красть.

— Мне кажется, — медленно и осторожно сказал Икуза, — что Вам требуется некоторое время, чтобы обдумать наше предложение. — Он поднял руку, прямо-таки как священник, посылающий благословение. — Вы должны разобраться, кто является Вашими истинными друзьями.

Нанги молчал. Вот уже и распяли на скале, сейчас начнут слетаться стервятники, чтобы очистить мои косточки добела.

После небольшой паузы Икуза прибавил тоном, который в устах другого человека и в других обстоятельствах мог бы считаться благожелательным:

— Вы уже сказали несколько раз, что знаете, в чем состоит Ваш долг, Нанги-сан, и поэтому мне бы не хотелось повторять это вновь, — сказал он, но все-таки повторил, — долг перед императором, перед страной, перед фирмой, перед семьей. Именно в этой последовательности. — Икуза закрыл глаза и откинулся на спину, наслаждаясь теплой водичкой. — Так исполните же свой долг, Нанги-сан. Это повеление «Нами» и императора.

* * *

Коттон Брэндинг проснулся, полный сексуального томления. Эрекция была такая чудовищная, что не пропала даже после того, как он помочился, добравшись до ванной.

Ему приснилась Шизей.

Снились ее ноги, а особенно то, что между ними. Играла музыка, Брэндинг кружился с Шизей в танце по внутреннему дворику и занимался с ней любовью прямо на глазах у изумленного оркестра. Стоя теперь в ванной, он густо покраснел, вспоминая этот сон. Сунул голову под струю холодной воды, чтобы избавиться от похотливых видений.

Вспомнил о своей жене Мэри, погибшей всего два месяца назад. В памяти замелькали кадры кинохроники, запечатлевший момент, когда ее вытаскивали из их разбитого вдребезги «Мерседеса». Потерявший управление четырехосный грузовик вылетел ей навстречу через разделительную полосу на шоссе № 295, когда она ехала в Вашингтон. Репортер с телевидения, прибывший на место происшествия, рассказывал перед камерой, что полиции пришлось использовать автоген, чтобы извлечь ее из этого сплющенного металлического гроба.

Брэндинг без сил навалился грудью на раковину умывальника, сунул два пальца в рот, чтобы вызвать рвоту и избавиться от остатков вчерашней попойки. Это избавило его и от эрекции. А — заодно и от сна.

Он принял душ, затем облачился в шорты из легкой полосатой ткани, тенниску изумрудно-желтого цвета и кожаные американские сандалии, потопал на кухню, просторную, как и все комнаты в доме, залитую ярким светом, несмотря на ранний час. Из окна открывался вид на прибрежные дюны и лазурные просторы Атлантики, которая, как всегда, катила свои волны, с шумом разбивавшиеся о берег и затем всасывавшиеся в песок пляжа.

Механически приготовил себе чашечку кофе, воспользовавшись кофеваркой западногерманского производства, которую Мэри приобрела по каталогу. Брэндинг всегда с подозрением относился к этому агрегату, но сегодня был рад, что он у него есть. Положил в микроволновую печь черствый французский рогалик и, подождав, когда тот разогреется, бросил себе на тарелку.

Пройдя на верх открытой веранды, он уселся в шезлонг и принялся за скудную трапезу, украдкой поглядывая на телефон. Над головой с криком кружились чайки. Брэндинг не чувствовал ни вкуса кофе (который был хорош), ни вкуса рогалика (который был отвратителен). Он думал о том, не позвонить ли Типпи Норт, хозяйке того памятного мероприятия, на котором он познакомился с Шизей, и не спросить ли у нее номер телефона этой девушки или хотя бы ее полное имя. Прошло три дня, а кажется, что вечность.

Но тут раздался звонок у входной двери. Он взглянул на часы: всего восемь утра, да еще к тому же воскресного. Кто бы это ни был, он явно пришел не по адресу. Оставив в сторону тарелку и чашку, Брэндинг продолжал смотреть на телефон. Опять звонок у двери. Он проигнорировал его, не имея ни малейшего желания видеть чью бы то ни было физиономию, тем более физиономию нахала, у которого хватает наглости ломиться к нему в такой ранний час.

Чайки пикировали на свою добычу в прибрежной полосе, утренний туман залег между дюнами, ожидая своей кончины под лучами солнца. Если прищуриться, то можно было бы увидеть высохшие останки мечехвоста — этого древнейшего обитателя планеты, которые выглядели весьма зловеще на белом песке.

Он услышал чьи-то шаги на деревянном настиле, тянувшемся от пляжа к его дому, и повернул голову. Кто-то приближался к дому, осторожно ступая по этим доскам, которые его заставила проложить в целях спасения дюн организация, ведающая строительством в прибрежной полосе.

Солнце осветило фигуру, появляющуюся из тумана Свет падал сбоку, одновременно позолотив ее и смазав контуры. Сначала он подумал, что на ней ничего нет. Затем различил пятна чисто символического бикини. Тело блестело на солнце.

Это была Шизей.

Он был так ошарашен, что не смог ответить на ее вопрос:

— Почему Вы не открыли дверь, когда я звонила?

Впечатление было такое, словно она вышла из его сна.

— Кок? — обратилась к нему Шизей. — Вы сказали, что я могу называть Вас Коком.

— Разве? — Он понимал, что ведет себя глупо. Принимая во внимание его войну с сенатором Дугласом Хау, ему следовало выбросить из головы эту женщину. Но у него не было сил прогнать ее. Вместо этого он пожирал ее глазами.

Заметив его взгляд, она достала из разноцветной сумочки, что была у нее в руке, белую накидку и закрыла себе плечи.

Брэндинг почувствовал, что он хочет ее страстно, мучительно, что желание это горит в нем, как кожа, в которой засело пчелиное жало. Такого любовного томления он не чувствовал со времен своей давно прошедшей юности.

— Есть еще кофе? — спросила Шизей.

К ее ноге прилип песок, и его шероховатость выглядела таким контрастом к нежной гладкости кожи, что это странным образом усилило эротическое чувство, переживаемое Брэндингом. Его почти в дугу согнуло от боли в нижней части живота.

— Сейчас принесу, — сказал он внезапно охрипшим голосом.

Когда Брэндинг вернулся, девушка сидела, раскинувшись в кресле, которое пододвинула к столику с верхом из рифленого стекла. Он подал ей чашку, сел напротив. Ее расстегнутая накидка едва прикрывала плечи. Тело было совершенно лишено растительности. В этой необычайной гладкости прохладной, загорелой плоти было что-то совершенно обворожительное. Она еще более, чем тогда, казалась ребенком. Как и для большинства американцев, для Брэндинга волосы на теле всегда казались признаком зрелости.

Но в то же самое время детскости в ней сейчас было куда меньше, чем в прошлый раз. Бикини состояло из трех лоскутков ткани в золотую и шоколадную полоску. Да к тому же эта ткань не так уж и скрывала то, что было под ней. В формах ее тела не было ничего детского или незрелого.