Книга Последний самурай - Хелен Девитт

Невзрачный человек все созерцал свое колено.

Она сказала: Это просто чтобы вы получили общее представление. Хотите, я еще сыграю?

Он сказал: Пожалуй, общее представление я уже получил.

Она сказала: Сыграть вам на мандолине?

Он сказал: Если хотите на ней сыграть.

Она сыграла пару-тройку коротких пьесок, Бетховена и Гуммеля, чтобы невзрачный человек получил общее представление, а потом сыграла несколько пьес на флейте — так он поймет, что играть на флейте она умеет.

Он молча выслушал, глянул на часы и сказал: Вы хотите мне сыграть еще что-то?

Она сказала: Еще я умею на виолончели, на гитаре и на укулеле, но их я оставила дома.

Он сказал: И один из этих инструментов дается вам лучше всего?

Она сказала: Я бы так не сказала. Преподаватель по виолончели говорил, что у меня есть перспективы, и, понятно, любой идиот сыграет на гитаре, а если умеешь на гитаре, то не надо быть гением, чтобы играть на укулеле, но я бы не сказала, что они мне даются прямо лучше всего.

Музыкант научается шестым чувством улавливать настроение аудитории. Моя мать уловила, что прослушивание как-то не задалось.

Человек в бабочке снова глянул на часы, встал, походил туда-сюда и сказал: Боюсь, у меня назначена встреча, поэтому…

Я умею на фортепиано, помявшись, сказала она + бодро прибавила: Семь бед — один ответ!

Время несколько поджимает, сказал человек, но снова сел + положил ногу на ногу + воззрился на свое колено.

Моя мать села за рояль. Она не репетировала, но за последнюю неделю сыграла шопеновскую прелюдию № 24 ре-минор 217 раз. Она 218-й раз за прошедшую неделю заиграла шопеновскую прелюдию № 24 ре-минор, и невзрачный человек впервые отвел глаза от своего колена.

Он сказал: Я хочу послушать еще.

Он сказал: Найти вам ноты? Можно взять в библиотеке, если вам нужно.

Она потрясла головой. Надо что-нибудь сыграть. Она заиграла «Лунную сонату». Как-то странно — странно не играть шопеновскую прелюдию № 24 ре-минор 219-й раз.

А теперь что вы мне сыграете? спросил невзрачный человек

Она заиграла интермеццо Брамса. На сей раз не стала ждать пока он спросит, перешла к следующей пьесе, потом еще одной и еще, все чаще додумывая, и руки ее сновали туда-сюда по клавишам.

Посреди пьесы человек вскочил и сказал Достаточно.

По скрипучим половицам подбежал к ней; говорил он при этом Нет-нет-нет-нет-нет. Она сначала решила, это он сетует, что она импровизировала, потому что забыла.

Нет-нет-нет-нет, сказал он, остановившись подле.

Нельзя так играть на фортепиано.

Он сказал: У вас же руки совсем невесомые.

Линда сняла руки с клавиш. Она не поняла. А он сказал: Вы что, не ЧУВСТВУЕТЕ, как у вас напряжены запястья? Играть нужно всей рукой, от плеча. Не надо от запястья. Расслабьтесь, иначе вы с ним не совладаете.

Он велел ей сыграть гамму до-мажор и, не успела она одолеть 3 ноты, сказал Нет. Велел играть, налегая на каждую ноту всей рукой. Если будет ошибаться, это ничего.

Кто-то постучался, заглянул, + невзрачный человек сказал Не сейчас.

Он простоял рядом час, а ловкая рука моей матери неуклюже ковыляла по белым клавишам.

Наконец он сказал, что достаточно. Показал ей простое упражнение + сказал: Играйте два месяца по четыре часа в день, как я показал. Потом возвращайтесь к чему-нибудь своему, но расслабляйте запястье. Не можете расслабить запястье — не играйте. И что бы вы ни играли, сначала упражняйтесь по два часа.

Он сказал: Начните сначала, и, может, через год вам будет что мне показать. Я не обещаю, что мы вас возьмем, но обещаю, что послушаем.

Он сказал: Может быть, вы считаете, что это обещание не стоит года жизни.

И он сказал: Возможно, вы правы, но больше я ничего обещать не могу.

Моя мать пожала ему руку и вежливо сказала спасибо.

Она сказала: А скрипка? Мне нужно работать со скрипкой?

Невзрачный человек рассмеялся + сказал: Это вряд ли. И прибавил, что касательно флейты, альта и мандолины тоже ничего не посоветует.

Он сказал: Но Рубинштейн на флейте не играет и вроде доволен жизнью.

Он сказал: Не знаю, кто вас учит, но… Откуда вы? Филадельфия? Позвоните этому человеку, сошлитесь на меня. Не звоните, если не хотите работать, он мне руки не подаст, но если вы серьезно… А лучше не звоните пару месяцев, попробуйте, поймите, готовы ли тратить время, и если вы серьезно, позвоните ему.

Он записал имя + телефон на бумажке, дал ей, и она убрала бумажку в сумку. Спросила, можно ли играть упражнение в си-мажоре, и он засмеялся и сказал, что 50 % можно играть в си-мажоре, только пусть расслабляет запястье. И она снова его поблагодарила, взяла скрипку альт мандолину сумочку и флейту и ушла.

Через минуту она очутилась на улице, оглядела окрестные дома. Середина дня.

Если б ее взяли в Джуллиард, она бы забралась на Эмпайр-стейт-билдинг и оттуда обозрела покоренный город; Нью-Йорк простерся бы у ее ног.

Лезть на Эмпайр-стейт-билдинг она не захотела и пошла к отелю «Плаза», где Фицджеральд и Зельда танцевали нагишом. Потом рассказывала, что стояла у фонтана, дрожа и плача + понимая, что сегодня — счастливейший день ее жизни, потому что, когда ты младшая из пятерых, никто никогда не относится к тебе серьезно, + теперь кто-то отнесся к ней как музыканту настолько серьезно, что велел по четыре часа в день играть одно упражнение. Если в Джуллиарде сказали так, даже отец обязан отнестись к ней серьезно + каким-то чудом она одна из всей семьи станет настоящим музыкантом.

На самом деле она хотела петь, это правда, но какое-никакое, а начало.

Заморосило, и она пошла в «Сэкс — Пятая авеню» поглядеть на свитера, а потом вернулась на вокзал и села на поезд до Филадельфии.

Приехала домой, все объяснила, и никто, похоже, не понял, что к ней отнеслись серьезно.

Да что он знает? сказал мой дед. Кто о нем вообще слыхал? Что ж мы о нем впервые слышим, если он такой гений?

Мне надо заниматься, сказала моя мать и ушла к пианино. Еще свежо было воспоминание о том, как ее тяжелая рука с тяжелой кистью ковыляет по клавишам. Она положила руки на клавиатуру, и следующий час из гостиной доносился кошмарный рваный шум. Все дети с трех лет симпатично играли на фортепиано; на памяти живых ни один Кёнигсберг не сыграл ни единой гаммы; дед и бабка в жизни своей не слыхали ничего ужаснее.

Раньше они думали, что шопеновскую прелюдию № 24 реминор по 30 раз в день ничто не переплюнет. Теперь они жалели, что прежде не ценили своего счастья. Бабушка даже сказала Линда, может, сыграешь эту чудесную пьеску — помнишь, ты на днях играла?