Книга И явилось новое солнце - Джин Вулф

– Нет, ни того, ни другого. А они были при тебе, когда ты упал?

– Они были на Сидеро. Я надеялся, что ему хватит честности вернуть их. Но спасибо ему и на том, что он не убил меня.

Гунни покачала головой, мотнув ею вправо и влево на куче тряпья – ее пухлая румяная щечка нечаянно коснулась моей.

– Не убил бы. Он иногда бывает крут, но я никогда не слышала, чтобы он кого-нибудь убил.

– Думаю, он избил меня, когда я был без сознания. Не мог же я повредить челюсть при падении. Я был внутри его, разве я тебе не говорил?

Она отодвинулась, чтобы посмотреть на меня.

– Правда? Ты это можешь?

– Да. Ему это не понравилось, но я думаю, что-то в его устройстве не давало ему выгнать меня, пока я был в сознании. Когда мы упали, он, наверно, раскрылся и вынул меня уцелевшей рукой. Повезло еще, что он не сломал мне обе ноги. А когда вынул меня, то, должно быть, пристукнул хорошенько. Я убью его за это, когда мы встретимся в следующий раз.

– Он всего лишь машина, – мягко произнесла Гунни, скользнув рукой под мою рваную рубашку.

– Вот уж не ожидал, что ты это знаешь, – сказал я. – Я думал, ты считаешь его человеком.

– Мой отец был рыбаком, и я выросла среди лодок. Лодке дают имя и рисуют глаза, и часто она ведет себя как живая и даже рассказывает тебе разные истории. Но она не живая на самом деле. Рыбаки иногда кажутся странными людьми, но мой отец говорил, что так всегда можно узнать настоящего сумасшедшего: если ему не нравится его лодка, он утопит ее, а не продаст. У лодки есть норов, но этого мало, чтобы стать человеком.

– А что сказал твой отец, когда ты завербовалась на этот корабль? – спросил я.

– Он утонул еще раньше. Все рыбаки когда-нибудь тонут. Это доконало мою мать. Я возвращаюсь на Урс очень часто, но еще не попадала так, чтобы они были живы.

– Кто был Автархом во время твоего детства, Гунни?

– Не знаю, – ответила она. – Мы о таких вещах не думали.

Она немного поплакала. Я постарался утешить ее, и от этого мы как-то очень быстро и естественно перешли к любовным играм; но ожог покрывал большую часть ее груди и живота, и воспоминание о Валерии тоже стояло между нами, как я ни ласкал ее, а она – меня.

Под конец она спросила:

– Тебе не было больно?

– Нет, – ответил я. – Мне только жаль, что я сделал тебе так больно.

– Ты – нисколько.

– Сделал, сделал, Гунни. Это я подпалил тебя в коридоре возле моей каюты, и мы оба это знаем.

Ее рука метнулась к оружию, но кинжал она сняла, когда раздевалась. Он лежал под ее одеждой, и достать его она никак не могла.

– Идас сказала мне, что наняла матроса, чтобы тот помог ей убрать тело моего стюарда. Она сказала про него «он», но запнулась перед этим словом. Ты из ее команды, хотя и не знала, что он – это она; ей, естественно, легче было попросить о помощи женщину, ведь она не успела завести любовника.

– И давно ты об этом догадался? – прошептала Гунни. Она уже не плакала, но в уголке ее глаза повисла слеза, большая и круглая, как сама Гунни.

– С самого начала, когда ты принесла мне ту кашу. Моя рука была обнажена, и ее обожгло соками какого-то крылатого существа; это единственная часть моего тела, которая не была защищена металлом Сидеро, и я, разумеется, подумал об этом сразу же, как пришел в себя. Ты сказала, что тебя обожгло вспышкой энергии, но это примерно то же самое. Лицо и плечи, которые были обнажены, не задело. Ожоги у тебя на тех местах, которые обязательно были прикрыты рубашкой и штанами.

Я ждал, что она что-нибудь скажет, но она молчала.

– В темноте я позвал на помощь, но никто мне не ответил. Тогда я выстрелил из пистолета слабым лучом, чтобы посветить себе. Я поднял его на высоту глаз, однако в темноте не мог увидеть прицела, и луч вырвался чуть под углом вниз. Должно быть, он ударил тебя в солнечное сплетение. Пока я спал, ты, наверно, ходила искать Идас, чтобы продать ей меня за еще один хризос. Ее ты, конечно, не нашла. Она мертва, и ее тело заперто в моей каюте.

– Я хотела откликнуться, когда ты звал, – промолвила Гунни. – Но мы же вроде как притаились. Я знала только, что ты потерялся где-то в темноте, и ждала, что свет вот-вот загорится снова. Потом Идас приставил – приставила, но я тогда этого не знала – свой нож к моему горлу. Он стоял за моей спиной, вплотную, так что его даже не задело, когда ты выстрелил в меня.

– Как бы то ни было, я хочу, чтобы ты знала: обыскав Идас, я нашел у нее девять хризосов. Я положил их в кармашек ножен того ножа, который ты подобрала. Сидеро унес мой нож и пистолет; если ты вернешь их мне, золото с полным правом возьми себе.

После этого Гунни не сказала ни слова. Я притворился, что сплю, хотя сквозь щелочки век наблюдал за ней, чтобы она не попробовала пырнуть меня кинжалом.

Вместо этого она встала, оделась и выбралась из комнаты, переступив через спящего Зака. Я ждал долго, но она не вернулась, и наконец я тоже заснул.

11. СТЫЧКА

Я лежал в небытии сна, но какая-то часть меня бодрствовала, плавая в море бессознательности, в котором пребывают неродившиеся и столь многие из умерших. – Ты знаешь, кто я?Я знал, хотя и не мог сказать, откуда.

– Ты – капитан. – Верно. Кто я? – Мастер. – Я сказал так, потому что снова, похоже, стал учеником. – Мастер, я не понимаю.

– Кто капитан на корабле?

– Мастер, я не знаю. – Я – твой судья. Эта расцветающая вселенная отдана мне на хранение. Мое имя – Цадкиэль. – Мастер, – спросил я, – так это суд надо мной?

– Нет. Близится суд надо мной самим, не над тобой. Ты был королем-воителем, Северьян. Ты будешь сражаться за меня? Сражаться по доброй воле?

– С радостью, мастер.

Во сне я как будто услышал отзвуки собственного голоса: «Мастер… мастер… мастер…» Ответа на них не было. Солнце умерло, и я остался один в леденящей тьме.

– Мастер! Мастер!

Зак тряс меня за плечо.

Я сел, мысленно отметив, что он умеет говорить гораздо лучше, чем мне казалось.

– Тише, я уже проснулся, – сказал я.

– Тише! – спопугайничал он.

– Я что, разговаривал во сне, Зак? Наверное, ведь ты разобрал это слово. Помнится…

Тут я умолк, потому что Зак приставил ладонь к уху. Я прислушался тоже и услышал крики и шаги. Кто-то позвал меня.

Зак выбежал из дверей первым, даже не выбежал, а вылетел одним низким прыжком. Я не отставал от него и, ободрав руки о первую же стену, научился сгибаться и отталкиваться от них ногами, как он.