Книга Темная полоса - Яна Розова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Брешет ведь! – рычал Дольче. – Зачем ему напарник? С напарником делиться придется!
Я подбежала к другу и положила руки на его напряженные запястья. Он поднял на меня злые карие глаза, а потом резко отпустил Дмитриева и предусмотрительно отскочил в сторону, толкнув меня в кресло.
Следователь действительно развернулся, как пружина, чуть не засадив Дольче ногой в пах. Мой друг скрипуче рассмеялся.
– Так вот, проститутки, – объявил Василий Иванович, поднимаясь с пола и отряхиваясь от несуществующей в доме Соньки пыли. – Вы мне теперь не десятку, а пятнарик торчите!
Он вышел из квартиры, конечно не забыв хлопнуть дверью.
– Что теперь будет? – сказала Соня. Она перестала плакать, поскольку пребывала в ступоре.
Дольче тихо ругнулся, потирая руки.
Я смотрела на своих друзей, понимая, что все стало с ног на голову, в результате чего мы совершили невероятную глупость. Возможно, и вправду лучше бы мы убили Дмитриева.
Неожиданно Соня заговорила. Ее голос звучал спокойно, она вообще выглядела как нормальный человек, но слова ее были словами совершенного безумца:
– Дольче, Ната, милые. Я хочу, чтобы вы сейчас же ушли отсюда. И ушли из моей жизни вообще. Я любила вас, я люблю вас, я буду всегда любить вас. Но мой сын мне дороже. Вы ведете себя как какие-то ковбои. Как дети, играющие в бандитов и полицейских. Вы рискуете жизнью моего ребенка. Ната, ты же должна меня понять.
– Но мы оба понимаем тебя, – сказал Дольче. – Мы хотим тебе только помогать. Всегда и во всем. И мы твоя семья…
– Не надо, Дольче. Уходите.
– Но где ты деньги возьмешь? А мы тебе поможем…
– Я не могу и ваши деньги взять! Это же детский сад какой-то! Вы продадите свои квартиры и машины! Так не бывает. И даже если вы так поступите – я эти деньги не возьму. Потому что никогда не смогу отдать вам долг. И буду чувствовать себя…
Я тоже попыталась поспорить с ней:
– Соня, а разве ты не поступила бы так же? Я точно знаю…
– А я – не знаю… Я не могу сейчас размышлять по поводу ситуаций, которые не произошли. Мне надо решить эту свою проблему. Уходите.
И мы ушли.
До моего дома мы доехали в полном молчании. Только напоследок Дольче мрачно произнес:
– Зря ты меня остановила. Надо было его удушить. Она бы нас выгнала, но проблему мы бы решили.
Дома я рухнула в кровать и зарыдала. Да никогда, никогда бы я не поверила, что вот так все повернется. Борянка убита, отравлена, умерла. Теперь Соня не хочет меня видеть. Но за что? Я ведь только и хотела, что помочь. Один Дольче у меня остался. А что, если теперь Яков уговорит его уехать в Германию?
И что теперь будет делать Сонька? Этот человек ее раздавит, в порошок разотрет…
Не знаю, сколько я плакала. Плакала, пока не уснула. Меня разбудил телефонный звонок. Это был Женька.
– Ты з-заболела? – обеспокоенно спросил он в ответ на мое осипшее «алло».
– Вроде того…
– Приезжай, надо работать.
– Ты сделал то, что я просила?
– С-сделал. Варя твоя очень на тебя похожа. Я сразу ее узнал.
– И что?
– Сказал, что ты просила. С-сказал правду.
– Какую?
– Ей нельзя рисовать.
– Спасибо.
Одна проблема была решена. Женька стал настаивать, чтобы я приехала, но это было просто невозможно. У меня не было сил. Физических. Иногда от переживаний со мной такое случается. Да и выглядела я как раз для портрета, если хочется потом этим портретом попугать честной народ. Я обещала Женьке перезвонить и отключилась. Во всех смыслах.
Второй раз меня разбудила Варька. Она влетела в квартиру как смерч, раскидывая ботинки, одежду, тетради, сопли и обвинения. Она бегала вокруг моей кровати, кричала, что это же какой-то бред, фигня просто: Инна говорит, что гений, а он – что никуда не гожусь! Это же ненормально! Какая она несчастная…
Ее хватило минут на двадцать, причем дочь не просила от меня утешений, а только говорила сама. Но после криков наступило другое состояние – сходное с моим пару часов назад. И тогда Варька полезла в мою постель обниматься, просить утешения, защиты. Я обняла ее, ощутила, как же хорошо вот так, вдвоем…
Мы проснулись только утром.
А следующим вечером мне пришлось выполнять обещание, данное художнику Шельдешову. Ощущения при этом возникали непонятные. Было мучительно не видеть его столько лет, но было и странно встречаться с ним, пусть даже преследуя такие невинные цели, как работа над портретом.
Не будучи наивной дурой, я понимала, что Женька хотел бы получить от меня намного больше, чем разрешение рисовать мою выразительную внешность. И я, предоставляя ему себя в качестве модели, конечно, поощряла его надежды.
Он затеял глупую игру, а моя ошибка заключалась в том, что я в эту игру ввязалась. А что будет, когда мой портрет увидит Инна? Она его увидит, ибо медвежонка в мешке не утаишь.
На этот раз Женька снова налил мне водки, усадил на то же место и спрятался за мольбертом. Но молчать сегодня он не собирался.
– Я вспомнил з-знаешь что? Я вспомнил, как ты однажды напилась и уснула на органном концерте.
– Врешь, – возмутилась я. Да, мы были на концерте органной музыки, когда ездили с ним на художественную выставку в Питер, и мы выпили в буфете по одному коктейлю, но я не спала!
– Да? – удивился он, появляясь из-за мольберта. – Вру? А кто уронил номерок из гардероба? Как раз была такая маленькая пауза между частями кантаты Баха. Номерок был металлический, он так зазвенел, что ты проснулась. А все на тебя смотрят!
– А ты сам-то помнишь, как в поезде ошибся купе, а было уже поздно и темно, и ты сел на голову спящей женщине? Вот она вопила! Какой там Бах!
– А у тебя в бассейне, в той гостинице в Питере, расстегнулся лифчик! И у всех мужиков глаза повылазили.
– А ты в ресторане уронил себе на колени кусок утки в красном соусе, а так как ты фраер, то штаны на тебе были белые и ты был похож на свинью!
Ослабев от смеха, Шельдешов выронил из рук кисть, чем насмешил меня еще больше. Неожиданно я ощутила такое облегчение и подъем, что все мои проблемы показались мне если не мелочью, то чем-то гораздо менее грандиозным, нежели десять минут назад.
– А помнишь… – Он снова взял в руки кисть, но к холсту даже не повернулся, а стал грызть кончик ее деревянной ручки. – Помнишь, как в нашем номере было холодно? Мы даже любовью занимались в одежде.
Я молчала. Вот она, его игра.
– У тебя всегда с-сначала были холодные губы, как у статуи, а потом я обжигался о твое тело.
