Книга Таинственное исчезновение - Ирина Глебова

Повязанного бандита бросили в экипаж. Не он интересовал Петрусенко, но Сергей Никонов радовался, как мальчишка. Викентий Павлович кивнул ему:

— Увези его, Сережа. Я еще останусь. Двое ребят со мной.

Проводив глазами коляску и одного всадника, он повернулся к дому. Там, на крыльце, стоял высокий человек и курил. Викентий медлил. Нет, нельзя показывать своего волнения. Он сейчас увидит человека, с которым давно хотел встретиться. Судя по всему — дерзкого и опасного.

Таков ли тот, как представлялось? Вот он, стоит, ожидая.

Медленно, сдерживая себя, Викентий шагнул к Зуброву. Свет от фонаря почти не доходил до крыльца, но окна в доме были освещены. И двое мужчин глянули друг на друга.

Да, Петрусенко не ошибался: Зубров был очень похож на Захарьева, вернее, на фото, которое ему довелось видеть в имении. Но — и тут тоже Викентий был прав, — этот явно старше. В тот миг, когда Зубров затянулся папироской и она вспыхнула, осветились и более жесткая линия рта, и морщинки у глаз… И тут Викентий не выдержал. Дрогнувшим голосом спросил, начав громко и сойдя на зловещий шепот:

— Зубров! Где брат ваш — Василий Захарьев? Что вы над ним учинили?

Стоящий перед ним человек сделал последнюю затяжку, плавно бросил угасающий огонек в сторону и сказал просто:

— Зайдемте в дом, Викентий Павлович. Прошу…

Глава 14

Много лет спустя захарьевско-зубровскую историю Викентий Павлович пересказал своему племяннику, начинающему юристу Дмитрию Кандаурову.

— До сих пор, Митенька, — говорил он, — я стыжусь самого себя. Как я стал перед ним и словно Господь Бог вопросил: «Где брат твой?..» А он мне: «Я един в двух лицах». Ну, впрямь библейская история! Вот как бывает, если человек вдруг уверяется в том, что ему ведома Истина. Сомнение — наш удел…

Но не поскромничал Викентий Павлович, рассказал и об ином. Услыхав версию Петрусенко — все, о чем удалось узнать и что пришлось домыслить, — его собеседник пришел в восхищение.

Комната, где они сидели, была неярко освещена. Мягкие портьеры, ковер на полу, добротная мебель… Викентий вспомнил поневоле захарьевское имение. Да, здесь попроще, но хороший вкус хозяину не изменил. А хозяин смотрел на него, Петрусенко, как на чудо.

— Но ведь я — единственный живой человек, кто историю моего рождения и жизни знает! Как же вы, ничего изначально не ведая, из мелких событий, оброненных слов сумели воссоздать картину почти подлинную?

— В главном, Василий Артемьевич, я все же ошибся!

Захарьев медленно покачал головой и сказал, вскинув брови:

— И тут вы не едины. Я сам всю свою жизнь представлял себя двумя людьми. Как это странно и тяжело — двумя такими разными! И все меня так воспринимали. Мудрено ли было вам ошибиться. Может быть, сейчас впервые, вместе с вами, я свел их двоих в одного себя…

Захарьев улыбнулся кончиками губ, а глаза его грустили. Тихо вошла Лида, села на край дивана, кутая плечи пуховым платком. Белый, воздушный, он чудесно оттенял красоту ее смуглого лица, огромные глаза, роскошные волосы… Петрусенко подумал о скромном обаянии Ксении Владимировны. Ох, как тяжело Захарьеву будет сделать выбор между этими двумя женщинами. Или он уже выбрал?

Василий Артемьевич встал, подошел к женщине, легко и ласково заставил ее подняться.

— Иди, Лида. Ложись, отдыхай. И больше ничего не бойся, этот супостат сгинул насовсем. Теперь все будет хорошо.

«Ой ли?..» — подумал Петрусенко, пока Захарьев провожал Лидию до двери в соседнюю комнату. Тревожно оглянувшись напоследок, она скрылась. «Не хочет при ней говорить, не готов еще открыться. Значит — пока не решил…» А хозяин вновь сел за стол напротив, заговорил:

— Все ваши ошибки, а их совсем немного, Викентий Павлович, оттого, что вы представляли себе двоих, а я один… Вот, например, мать моя, Глафира Тимофеевна, пошла в тюрьму без меня. Я же был увезен отцом совсем в другую сторону — рождаться второй раз, теперь уже у матушки Марии Степановны.

… В той глупой пьяной драке, когда Глафира уже чувствовала себя барыней, поскольку носила под сердцем барское дитя, а товарка обозвала ее шлюхой, она исцарапала той лицо и разбила о голову тяжелый кувшин. Пока шло разбирательство да суд, она родила. Но в тюрьму ребенок вслед за матерью не попал. Мог ли допустить это Артемий Петрович? Плоть и кровь его, долгожданный и единственный сын, потомственный дворянин!

Не случись такой оказии, повернулась бы жизнь мальчика по-другому. Рос бы он при матери, был только Зубровым. Отец, конечно, принимал бы в нем участие, но все сложилось бы проще. Однако судьбу не обманешь. Да и кто знает, не таил ли Артемий Петрович мысль: все к лучшему! Не пришла ли уже тогда, сразу ему в голову сделать незаконнорожденного ребенка совершенно законным… Покаялся он перед женой. Слегла бы Мария Степановна в тяжелой нервной горячке, да младенец беспомощный, оставшийся без матери, повернул ее сердце к прощению. А простив, решила: не дает Бог своих детей, так стану матерью этому мальчику! Не чужой ведь: плоть от плоти любимого мужа.

Позволив по имению пойти молве о ее тягости, Захарьева уехала в Италию, в тихий курортный городок, где и прожила полгода с мужем и сынишкой, которого Артемий Петрович привез туда. Правда, на родине все считали, что госпожа отбыла рожать в родные пенаты, под Вологду. Сначала так и было: Мария Степановна приехала в Кириллов, к матери, поведала все той, надеясь на поддержку. И уехала с материнским проклятием. И хотя была бывшая княжна Машенька нрава мягкого — в отца, но характер решительный, неуступчивый от матери тоже унаследовала. Не испугалась, не отказалась от своего.

— Никого никогда из Шабалиных я не видал, — рассказывал Василий Захарьев, — но хорошо знаю, что я для них никто. А впрочем, что обижаться: крови общей у нас нет. Но для поддержания престижа и для сокрытия тайны время oт времени по имению и знакомым объявлялось, что я уехал к бабушке. Я — к маме Глаше, в город, а говорят — под Вологду.

Да, неполных пяти лет Василий узнал, что у него есть и вторая мама… Поначалу уговорить Глафиру отдать мальчика отцу было не трудно: какая мать добровольно изберет для своего ребенка тюрьму! Он уже был записан Иваном Зубровым, но Мария Степановна крестила сына по-своему, в надежде на то, что Иван Зубров исчезнет навсегда с появлением Василия Захарьева. Артемий Петрович надежду эту в ней поддерживал, хотя сам далеко не был уверен в будущем: характер Глашин хорошо знал.

Она, лишь выйдя из тюрьмы, узнала, что мальчик не просто где-то устроен, а взят в сыновья женой Артемия. Что пришлось пережить ему, разрываясь между двумя женщинами и единым сыном, можно лишь гадать. Все же сумел он убедить Глафиру, что мальчику нужно подрасти и окрепнуть в привычной ему обстановке. Четыре года сдерживал он мать, исходящую тоской по своему ребенку. Больше не сумел. Тогда перевез он ее из Курска в свой город, купил ей на Аптекарском въезде швейное дело, первый раз привез сыночка.