Книга Архитектор и монах - Денис Драгунский

— Да, — сказал Гильфердинг. — «Для победы революции в России я могу взять деньги у германского кайзера! Или у Ротшильда!» — вот как он говорил.

— Кому? — снова спросил я. Мне сделалось немножко смешно.

Но шарик все катился.

— Мне! — снова крикнул Гильфердинг и ткнул себе в грудь пальцем. — Мне говорил!

— Но ведь для победы революции, — возразил я.

— Для таких людей революция — это власть! — сказал Гильфердинг. — Наполеон, кажется, говорил о ста тысячах вакансий…

— При чем тут? — спросил кто-то.

— Для властолюбцев, таких, как Ленин… — сказала Леонтина Ковальская.

— Но Брут его считает властолюбцем, — усмехаясь, перебил ее старший Мюллер.

— Существует одна вакансия — быть вождем! — докончила она.

Шарик докатился до Кукмана и Пановского.

Они сидели и переглядывались. Перемигивались. Они сидели в разных концах комнаты — Кукман совсем близко ко мне, а Пановский по диагонали. Но я хорошо видел обоих, видел, как они хмыкали и корчили друг другу рожи.

И вдруг перестали.

Мне показалось, что это какой-то дурной знак.

Но надо рассказать, кто они такие. Хотя не надо. Потом вы все сами поймете. Но вот, буквально чуть-чуть, чтобы не отвлекаться.

Якобы у Леона Троцкого была своя маленькая гвардия. Маленькая боевая организация, их еще называли «бешеные троцкисты». Старики их так называли. Никто толком не знал, сколько там человек, да и была ли эта гвардия вообще, на самом деле. Может быть, это Кукман и Пановский распускали такие слухи. Когда-то они охраняли Леона — Пановский еще в Москве в пятом году, про Кукмана точно не знаю. На самом деле они просто любили его, боготворили.

— Но почему вы его назвали женевским товарищем? — вдруг спросил Кукман.

— А разве он не в Женеве живет? — откликнулся Мюллер.

— По-моему, да, — сказала Леонтина. — Или жил когда-то. А что такое?

— Ничего, ничего, — сказал Кукман и снова уставился на Пановского, а тот сморщил нос и покачал головой. А Кукман кивнул в ответ.

Странные господа. То есть — товарищи. Опасные товарищи.

Я их побаивался. И не напрасно!

7. Ангел

— Но судьба тебя хранила, — сказал Дофин.

— Бог меня хранил, — сказал я. — Три раза. Самое маленькое, три. Я не говорю о тех разах, в той жизни.

В той жизни Ангел Небесный хранил и защищал меня от полиции и суда всякий раз, как я по молодости вляпывался в какую-нибудь историю. По своей грузинской социал-демократической молодости. Но это так, мелочи. Была для Ангела работа потруднее. Он защищал меня от пуль, когда мы грабили инкассаторов. От засады, когда за нами охотились по всему Кавказу. От жандармов, стражников и осведомителей, когда я был в ссылке. От ледяной воды, от ветра, от смертельной простуды, от грабителей на лесной дороге — они ограбили меня, беглого ссыльного! — ах, где эти сказки о благородных разбойниках? — и если б Ангел не послал гром небесный с грозой и градом, они бы, конечно, убили меня, а так — оставили мокрого и полуголого, а сами уехали на лошадях. На моих.

Хранил от диких русских мужиков в деревне, куда я, мокрый и полуголый, добрел через полдня; от дурной водки и тухлой солонины, от дизентерии и чахотки. От сифилиса, когда я спал с грязными девками, от заражения крови, когда я резал пальцы ржавым сальным ножом. От австрийских чиновников, от совсем уж унизительной и голодной нищеты, от Мартова и Дана, от Аксельрода и Потресова, от старика Плеханова: все они терпеть меня не могли, вернее, едва терпели. Ангел Хранитель только и сумел сделать, чтобы они ненавидели меня по отдельности, поочередно, сначала один, потом другой, а не все вместе сразу, а то бы мне сразу конец пришел.

Ангел хранил меня от самого Ленина! Который благоволил ко мне — или делал вид, что благоволил, — мне передавали, что он называл меня чудесным грузином, — ах, как это мило слышать от главного теоретика партии, но почему «чудесный грузин», а не «чудесный человек», раз уж я такой чудесный? Или на роль чудесного грузина я гожусь, а вот роль чудесного человека не вытягиваю? Дикция не годится? Попробовал бы он про Троцкого сказать: «Есть у нас тут один чудесный еврей»! Товарищи Аксельрод, Каменев и Зиновьев показали бы ему чудеса! Национальный вопрос — самый страшный вопрос в политике, никуда не денешься. Да, Ленин вроде бы ко мне благоволил, но все время меня школил. Ругал, воспитывал. Грозил прогнать, отлучить от партии, отобрать работу.

Ангел хранил меня от тяжелой молчаливой неприязни Леона Троцкого и едва скрытой злобы бешеных троцкистов Кукмана и Пановского. Хватило бы одного его намека, чтобы меня потом нашли в пруду под Веной; вон как получилось с Лениным.

Но главное было потом. Когда они все-таки решили со мной расправиться.

— За что? — тут же спросил Дофин.

— Какое-то безумие. Бред сумасшедших. Но по порядку.

По порядку, господин репортер.

Леонтина Ковальская вдруг написала мне письмо — назначила свидание. Мы встретились. Леонтина выглядела, как всегда — в очках и с пучком на затылке, белая кофточка, серая шалька на плечах, черная юбка. Маленькая шляпка с искусственным цветком. Зонтик, сумочка, ботинки. Конторская барышня. Даже не принарядилась. Но так даже лучше. Посидели в кафе, потом погуляли по площади у театра. Потом она попросила проводить ее до дому.

— Поднимемся ко мне, — сказала она, когда мы пришли.

Дом, у которого мы стояли, был большой, вроде бы солидный, но не совсем понятный. Там могли быть буржуазные квартиры в целый этаж, но и студенческие мансарды тоже. Однако я не собирался пить чай в компании ее мамы и папы. Еще меньше мне хотелось оказаться в ее одинокой обители.

— Поднимемся, — повторила она.

Пришлось подняться. На площадке между вторым и третьим этажами она вдруг остановилась.

— Дальше нельзя. У меня хворает мама, а квартира маленькая, хотя я бы с радостью пригласила вас, но, может быть, в другой раз, но другого раза не будет, потому что я теперь, открою вам тайну, теперь я живу с Вацлавом Кукманом, и они вас убьют. Непременно и очень скоро. Они считают, что это вы убили Леона Троцкого. Вы, вы, вы, а не Рамон! Прощайте.

— Это не я! Это ложь! — шепотом закричал я.

Хотя я был поражен, я все же соображал, что мы стоим на лестничной площадке и на нас смотрят двери чужих квартир.

— Господи, как страшно, — шепнула она. — Обнимите меня на прощанье.

Я обнял ее — что было делать: она меня спасала от смерти.

Она прижалась ко мне.

— Глупый, странный, злой человек, — шептала она сквозь слезы. — Зачем ты это сделал, зачем?

— Это ложь! — я с трудом оторвался от нее. — Это Рамон, я тут ни при чем!