Книга Кочевники поневоле - Майк Гелприн

Уха, сдобренная горстью разваристой ячменной крупы, которую Медведь назвал перловкой, оказалась вполне съедобной. Крупа сохранилась ещё с тех времён, когда декабриты торговали с октябрём на ярмарках. Расходовали её бережно, но, несмотря на экономию, запасы перловки в кочевье, так же, как и прочих импортированных из осени товаров, подходили к концу.

Уху потребляли под мутную, шибающую сладковатым духом жидкость, которую Медведь назвал клюквенным самогоном. Она оказалась в несколько раз крепче октябрьского шнапса, у Курта с трёх глотков закружилась голова и растеклась слабость в коленях.

Фрол затянул декабрьскую песню, тягучую и надрывную. Снежана подхватила, её голос, глубокий, грудной, слился с хриплым баритоном Фрола. Медведь принялся басом подтягивать, и Курт сам не заметил, как втянулся и стал повторять за ними звучные, певучие декабрьские слова.

– Вьетер глою ньебо кроит, – старательно выводил Курт, – вьихры сньежныи крутья.

Внезапно он почувствовал, что знает, о чём песня. Знает, несмотря на то что не понимает в ней ни слова. И местный ветер, задувающий с моря и с посвистом метущий злую белёсую позёмку, и бурые, насупленные, застившие небо облака были такими же, как на далёкой, полтораста лет назад покинутой предками родине.

«Поздравляю, – с сарказмом сказал себе Курт. – Ты, кажется, поверил в родину предков. Предсказания Снежаны стали сбываться. Ты, приятель, становишься агностиком».

Глава 8

Апрель. Франсуа

Месяц прошёл со дня окончания последних торгов, а Франсуа Мартен, по утрам отрывая листок перекидного календаря, всякий раз подсчитывал, сколько осталось до следующих. Сбивался, бранился молча и вслух, пересчитывал и с проклятиями плёлся на утреннее построение.

– Что с тобой, лейтенант? – несколько раз подъезжал с вопросом Антуан Коте, критически разглядывая похудевшего и осунувшегося Франсуа. – Хандришь, что ли? Давай вечерком зарядимся чем-нибудь покрепче, да и махнём во вторую декаду по девкам. Возьмёшь ту, ядрёную, как её, Софи, настоящая чертовка и по тебе сохнет. Проведёшь бурную ночку, хандру как рукой сотрёт.

Франсуа отнекался раз, второй, на третий махнул рукой и велел запрягать. У маркитанта из соседнего кочевья взяли три галлона ячменной водки в обмен на годовалого жеребёнка, растолкали вечно пьяного Дюжардена, дали опохмелиться, усадили на козлы, и крытая брезентом повозка понеслась по Ремню на запад.

Трое суток безостановочно, меняя друг друга на козлах, тряслись по дорожным ухабам и рытвинам. Апрельская земля пробуждалась от зимней спячки, на полях начиналась пахота. Крестьяне кочевий первой декады вереницами гнали по полям запряжённых в плуги коней, пройдя поле, откочёвывали к следующему. Вторая декада боронила, третья потом удобряла, подготавливая почву для майской посевной.

Картина была обыденной, привычной для глаза, заурядной. Франсуа тоскливо разглядывал цветастые сарафаны и платья боронящих наравне с мужчинами крестьянок и постоянно возвращался мыслями к февральской девушке по имени Хетта. До сих пор разменявший третий десяток лейтенант думать не думал, что он, жёсткий, резкий и изворотливый прагматик, способен вот так – влюбиться с первого взгляда. И не только с первого, но, возможно, и с последнего тоже, кто знает, придётся ли ещё раз увидеть стройную тёмно-русую февралитку. А если даже придётся, то что с того. Выкрасть девушку? Вырвать из зимы, отбить у родни, возможно, у жениха или друга. Забрать в апрель, жениться на ней. Даже если она согласится, что дальше? В апрельском боевом кочевье женщин нет, не положено, а значит…

Франсуа не додумал, лишь заскрипел зубами от бессильной ярости. Проклятье. Горбатиться на полях он не станет, ишачить в забоях тоже. Он умеет только одно: командовать солдатами. И получается, что выхода нет, не бежать же ему в февраль.

Кочевье, куда они к концу третьего дня, наконец, прибыли, называлось Провансом. Слово ничего не означало, так же, как множество других, которыми апрелиты именовали свои кочевья – Бретань, Бургундия, Нормандия, Эльзас, Шампань… Аббат Дюпре уверял, что названия эти древние, и дали их согласно завету господню очень давно. На вопрос, как давно, Дюпре традиционно отвечал: испокон веков.

Ячменная водка пришлась провансальским девушкам по вкусу. Бурная ночь, которую обещал Антуан Коте, вполне удалась, если не считать того, что, проснувшись поутру в объятиях краснощёкой, плотно сбитой черноглазой Софи, Франсуа вдруг почувствовал себя так, будто совершил бесчестный поступок, почти предательство. Идиот, выругал он себя, не хватало только хранить верность женщине, которую видел два раза в жизни и больше, вполне возможно, не увидишь.

– Доброе утро, милый. – Софи, пробудившись, улыбнулась лейтенанту, сочно чмокнула в губы. – Тебе понравилось?

– Да, – ответил Франсуа искренне. – А тебе?

– Спрашиваешь. – Девушка откинула одеяло, продемонстрировав смуглые полные груди с острыми тёмно-вишнёвыми сосками. – С тобой не то, что с нашими неотёсанными олухами.

Франсуа передёрнуло. Разумеется, у Софи своя жизнь, в которой ему отведена лишь временная, эпизодическая роль. Однако осознание того, что приходится делить женщину с другим, а скорее, с другими, да ещё и преподнесённое явно, без обиняков, напрямки, покоробило лейтенанта. Настроение, и так в последний месяц неважное, испортилось окончательно.

– Одевайся, – коротко бросил Франсуа. – Я пока пойду, прогуляюсь.

– А может быть?.. – Софи на ощупь нашарила его запястье, потянула вниз и водворила ладонь у себя на лобке. – Может быть, ещё разок?

– Потом как-нибудь.

– Что значит «как-нибудь»? – Девушка надула губки. – Я тебе не нравлюсь?

– Нравишься, но я не в настроении.

– Понятно. – Софи оттолкнула от себя лейтенантскую руку. – У тебя есть другая.

– Какая ещё «другая»? – недовольно буркнул Франсуа. – Да и, в конце концов, тебе это должно быть безразлично.

– Вот как? – Софи уселась на постели, свесила ноги на дощатый пол апрельской жилой повозки. – Безразлично, говоришь? Думаешь, девушке всё равно, когда её называют чужим именем во время любви?

– Что значит чужим? – удивился Франсуа.

– Ты называл меня именем другой женщины! – Софи вскочила. – Я сначала подумала, что это ласковое слово на каком-нибудь языке. Но теперь вижу, что это имя. Женское имя. Ты называл меня Хеттой! Так зовут женщин февраля. Ты завёл себе февралитку!

Франсуа не стал оправдываться. Насупившись, он вымахнул из повозки наружу, едва не свалился, поскользнувшись на куче конского навоза, выругался и отправился разыскивать сержантов. Было прохладно и сыро, небо заложило тучами, и рядил мелкий косой дождь, насыщая воздух промозглой стылой водяной взвесью. Издалека доносился надсадный собачий лай.

Кочевье Прованс уже пробудилось. Мужчины, перекидываясь шуточками и посмеиваясь, запрягали коней. Женщины уже покончили с дойкой и теперь хворостинами гнали на выпас домашнюю скотину. Дети, как обычно, путались у отцов под ногами. Кто-то, невидимый за утренней суетой, бранил, отчаянно грассируя, некую Шарлотту. Брезгливо огибая конские яблоки, просеменил вдоль повозок аббат в чёрной сутане. Ему кланялись, просили благословить, аббат неразборчиво бормотал в ответ.