Книга Физиология брака - Оноре де Бальзак

Во-первых, в отношении всего, что касается в этом деле религии — хотя жар на щеке моей свидетельствует, что я покраснел, заговорив с тобой об этом предмете, несмотря на нелицеприятное старание твое держать такие вещи в тайне, мне хорошо известно, как мало ты пренебрегаешь исполнением ее предписаний, — но я все-таки желал бы отметить одно из ее правил в особенности, о котором (в продолжение твоего ухаживания) ты забывать не должен, а именно: никогда не выступай в поход, будь то утром или после полудня, не поручив себя сначала покровительству всевышнего, дабы он охранял тебя от лукавого.

Гладко брей себе голову по меньшей мере раз в каждые четыре или пять дней, и даже чаще, для того чтобы, если по рассеянности случится тебе снять перед ней парик, она не в состоянии была приметить, сколько волос снято у тебя Временем — и сколько Тримом[110].

— Еще лучше удалить из ее воображения всякую мысль о плешивости.

Всегда держи в уме, Тоби, и действуй в согласии с твердо установленной истиной — что женщины робки. И слава богу, что они такие, — иначе с ними житья бы не было.

Смотри, чтобы штаны твои были не слишком узкие, но не давай им также чересчур свободно висеть на бедрах, подобно шароварам наших предков.

— Золотая середина предотвращает всякие выводы.

Что ты бы ни собирался сказать, много или мало, не забывай, что всегда надо говорить тихим, мягким тоном. Молчание и все, что к нему приближается, вселяет в мозг мечты о полуночных тайнах. Поэтому, если можешь, никогда не бросай щипцов и кочерги.

Избегай всяких шуток и балагурства в разговоре с ней и в то же время принимай все доступные для тебя меры, чтобы ей не попадали в руки книги и писания, проникнутые этим духом; существуют книги душеспасительные, и хорошо, если бы тебе удалось приохотить ее к ним; но ни в коем случае не позволяй ей заглядывать ни в Рабле, ни в Скаррона[111], ни в «Дон Кихота».

— Все эти книги возбуждают смех, а ты знаешь, дорогой Тоби, нет страсти серьезнее плотского наслаждения.

Втыкай булавку в грудь твоей рубашки, перед тем как войти в ее комнату.

Если тебе дозволяется сесть рядом с ней на диван и она дает тебе случай положить твою руку на свою — остерегайся им воспользоваться, — ты не можешь это сделать так, чтобы она не узнала состояния твоих чувств. Оставляй ее на этот счет и на счет как можно большего числа других вещей в полном неведении: поступая таким образом, ты привлечешь на свою сторону ее любопытство; но если она все-таки не сдастся, а осел твой по-прежнему будет становиться на дыбы, как есть все основания предположить... Тебе следует первым делом выпустить несколько унций крови из-под ушей, как было в обычае у древних скифов, которые вылечивались таким способом от самых бурных приступов вожделения.

Авиценна, далее, стоит за то, чтобы смазывать соответственное место настоем чемерицы, производя надлежащие опорожнения и прочищения желудка, — и я считаю, что он прав. Но ты должен есть поменьше или вовсе не есть козлятины или оленины — не говоря уже о мясе ослят или жеребят — и тщательно воздерживаться — поскольку, разумеется, ты в силах — от павлинов, журавлей, лысух, нырков и болотных курочек.

Что же касается напитков — мне нет надобности рекомендовать тебе настой из вербены и травы ганеа, замечательное действие которого описывает Элиан[112], — но если ты потерял к нему вкус — оставь его на время и замени огурцами, дынями, портулаком, водяными лилиями, жимолостью и латуком.

Сейчас мне больше не приходит в голову ничего полезного для тебя, кроме разве... объявления новой войны. — Итак, пожелав тебе, дорогой Тоби, всего наилучшего, остаюсь твоим любящим братом,

Вальтером Шенди».

В нынешних обстоятельствах Стерн, без сомнения, вычеркнул бы из письма мистера Шенди пассаж относительно осла и не только не стал бы советовать обреченному выпускать несколько унций крови из-под ушей, но и заменил бы огурцы и латук на кушанья куда более основательные. Если он рекомендовал быть как можно более сдержанным перед боем, то лишь для того, чтобы обрести чудесную мощь в бою, по примеру английского правительства, которое в мирное время располагает всего двумя сотнями кораблей, но готово выстроить на своих верфях вдвое больше, лишь только представится возможность ринуться в бой за владычество над всеми морями и флотами.

Если мужчина принадлежит к узкому кругу тех избранников, которые в полной мере вкусили достижений человеческой мысли, ему следовало бы перед тем, как жениться, взвесить свои нравственные и физические силы. Дабы успешно бороться против всех тех бурь, которые многочисленные соблазны постоянно грозят поднять в сердце жены, муж должен быть не только сведущ в науке наслаждения и располагать состоянием, которое позволит ему не войти ни в один из разрядов обреченных, но и обладать отменным здоровьем, безупречной чуткостью, острым умом, здравомыслием, достаточным, чтобы выказывать свое превосходство лишь в подобающих обстоятельствах, и, наконец, исключительно тонкими слухом и зрением.

Пусть супруг даже хорош собой, строен и мужествен, однако если он не удовлетворяет всем перечисленным выше требованиям, быть ему среди обреченных. Поэтому муж, которого природа наградила лицом некрасивым, но выразительным, скорее сумеет противостоять злу, нежели глупый красавец, — лишь бы жена хоть однажды забыла о его уродстве.

Исправим упущение Стерна и предупредим, что умный муж не должен источать никаких запахов, дабы не вызвать у жены отвращения. Поэтому он будет с превеликой осторожностью прибегать к духам, — ведь злоупотребление ими может навеять окружающим самые оскорбительные подозрения.

Умный муж обязан следить за своими манерами и в разговорах с женой так тщательно выбирать слова, как если бы он ухаживал за самой ветреной красавицей. Именно к нему обращена мысль философа[113]:

«Есть женщины, которые, погубив и опозорив себя ради мужчины, разлюбили его за то, что он без должного изящества сбросил сюртук, дурно остриг ноготь, надел чулок наизнанку или неловко расстегнул пуговицу».

Одна из первостепенных обязанностей настоящего мужчины — скрывать от жены истинные размеры своего состояния, дабы иметь возможность удовлетворять любые ее прихоти не хуже самого щедрого холостяка.

Наконец, — вещь самая трудная и требующая сверхчеловеческого самообладания — он обязан безраздельно властвовать над тем ослом, о котором говорит Стерн. Осел этот должен повиноваться ему, как крестьянин XIII века повиновался своему господину; он должен слушаться и замолкать, пробуждаться и застывать по первому приказанию.