Книга Моя герцогиня - Элоиза Джеймс

Элайджа, конечно, тоже немедленно встал.

— Виноват. Совершенно справедливый упрек. В таком случае имеет смысл обсуждать не твой день, а день, проведенный герцогом Вильерсом.

— О, ради Бога! — в отчаянии воскликнула Джемма.

— Так вот, его светлость прекрасно провел время в трогательных рассказах о своих несчастных крошках и собственном похвальном намерении исправиться и стать благонравным отцом. Чтобы возбудить сочувствие и интерес, настежь распахнул сердце. Пусть он и проиграл партию, зато получил нечто значительно более важное: стал ближе к тебе. Готов утверждать, что так близко он не подпускал к себе ни одно живое существо.

Его голос звучал ровно и бесстрастно. Джемма снова глубоко вздохнула.

— Или ты считаешь, что я способна на измену, или…

— Если полагаешь, что неверность ограничивается лишь физической близостью, то глубоко заблуждаешься!

Оскорбительный удар отозвался острой болью.

— Представь себе, мне давным-давно известно, что измена способна принимать самые причудливые формы! Стой самой минуты, как…

— Знаю, знаю. С той самой минуты, как обнаружила меня с любовницей. Однако ты не поняла, как важно, достигает ли предосудительная связь масштабов истинной интимной близости.

— Если пытаешься доказать, что мы с тобой когда-то разделяли эту истинную интимную близость, то вынуждена не согласиться.

— Нет, не пытаюсь. Более того, сознаю, что вы с Вильерсом сейчас ближе и дороже друг другу, чем были мы в начале нашего брака. И все же уверен: Леопольду ни разу не довелось войти в твою спальню.

Слова нетерпеливо рвались на волю, однако Элайджа не давал возможности возразить.

— Позволь высказаться определенно: даже если мне суждено умереть завтра, все равно не готов смириться и одобрить порочные и двусмысленные визиты герцога, не готов позволить ему беспрепятственно владеть твоим временем. Восьмилетним мальчишкой я понял: можно умереть, сознавая, что удалось хотя бы немного изменить окружающий мир, а можно исчезнуть незаметно, подобно рыбе или лягушке, и мир останется точно таким же, как до моего рождения. Я выбрал первый путь, и тебе никогда, никогда не удастся заставить меня измениться и уподобиться герцогу Вильерсу.

— Но я не прощу тебя брать пример с Вильерса! — в отчаянии воскликнула Джемма. — Всего лишь хочу сказать, что никакие несправедливости мира не способны запретить человеку вовремя отойти от края. Возможно, не обязательно проводить остаток дней в постели, но эта жизнь тебя определенно убивает!

— Не считаю данный фактор существенным, — спокойно заметил Элайджа.

— Не считаешь существенной свою жизнь?

— Всегда знал, что моя жизнь будет короткой. Так стоит ли предавать все, что дорого, ради нескольких дополнительных праздных минут?

Джемма смотрела на мужа, не находя сил возразить.

— Понимаю, что тебе хотелось бы, чтобы я все бросил и сел рядом с тобой, — продолжил он, беспокойно шагая по комнате.

— Я не…

Никогда еще Элайджа не перебивал так часто. Вот и сейчас он резко обернулся и посмотрел ей в глаза.

— Мы уже слишком взрослые, чтобы притворяться. Ни минуты не сомневаюсь, что после моей смерти вы с Вильерсом найдете свое счастье.

— Как ты смеешь говорить такое?!

— Смею, потому что это правда.

— Утверждаешь, что я жду твоей смерти?! — закричала Джемма. — Оскорбляешь и меня, и герцога!

— Леопольд — мой самый близкий друг, — с горечью признался Элайджа. — Даже когда мы не общались, я все равно в него верил. Печальная истина заключается в том, что я никогда не мог и никогда не смогу стать тем приятным компаньоном, которого ты заслуживаешь. Однако нежелание сконцентрироваться на собственном здоровье не мешает признать того очевидного факта, что Вильерс подходит тебе куда больше, чем я.

— Что за невозможная, постыдная нелепость! — Джемма наконец собралась с духом. — По-твоему, я отвернусь от твоей могилы и немедленно упаду в ленивые и предосудительные объятия, чтобы провести жизнь в счастливом безделье?

— Можешь называть мои доводы, как заблагорассудится. То, что тебе кажется нелепостью, на самом деле всего лишь логика. — Элайджа стремительно подошел и остановился напротив. — Хочу говорить честно, и ничего больше. Было бы высокомерием скрывать собственное мнение.

— Понимаю, — кивнула Джемма, пытаясь совладать с нервами. — И все же хочу убедиться, что правильно восприняла твою точку зрения: хотя ты и считаешь Вильерса никчемным прожигателем жизни, все же не сомневаешься, что, похоронив супруга, я первым делом распахну перед ним двери своего будуара?

— Ярко сказано, — сухо заметил герцог.

— Более того, ты отказываешься предпринимать любые шаги, способные продлить жизнь, а предпочитаешь сломя голову мчаться к могиле, вовсе не думая о… о тех, кого оставляешь.

— Я постоянно думаю о тебе.

— Неужели? Напрасно! Я всего лишь запертое в четырех стенах легкомысленное создание, готовое перепорхнуть к Вильерсу, едва догорит твоя короткая свеча.

— Не только ярко, но даже в духе великого барда.

Джемма резко отвернулась и, кусая губы, уставилась в темное окно. Слезы неумолимо подступали, а сердце медленно билось под тяжестью печального осознания собственной роли в глазах мужа.

— Искренне хотел бы стать тем человеком, который тебе нужен, — донесся, словно издалека, глухой голос.

— Удивительно, что ты вообще счел необходимым вызвать меня из Парижа. — Голос отказывался подчиняться.

Элайджа кашлянул.

— Не могу понять твоей обиды. Если не захочешь выходить замуж за Вильерса, никто тебя не заставит. Я только… — Он замолчат и, положив на плечи сильные ладони, резко повернул Джемму к себе лицом. — Черт воздай, я отчаянно ему завидую! Завидую вашей уютной дружбе, интересной партии в шахматы, вниманию и сочувствию в твоих глазах, вашей взаимной симпатии.

Джемма сердито смахнула слезу.

— Но ведь ты только что презрительно насмехался над безвкусным времяпровождением!

— Что поделаешь, я не создан для светской жизни.

Что оставалось делать? Признаться, что глупо поверила в способность мужа влюбиться?

Джемма прислонилась затылком к темному прохладному стеклу. Разве Элайджа виноват в том, что ставит честь превыше всего? Наверное, подобное отношение к ценностям жизни достойно признания. Да, мир действительно восхищался благородством герцога Бомона.

Она открыла глаза и взглянула на своего красивого, достойного, всеми уважаемого мужа. Того самого глупца, который намеревался передать ее с рук на руки Вильерсу, словно посылку, которую страшно оставить под дождем.

— Прости за то, что доставил столько страданий — тихо, искренне произнес он.