Книга Сокровища горы Монастырь - Михаил Иванович Ханин

тут же выяснилось, что дядька еще вчера отправился на охоту.

– Ни горя ему, ни заботушки! – рассердился папочка. – Мыслимое ли дело – в страду на охоту уехать. Ни раньше, ни позже! Дурачество все.

Лиза защищала жениха, доказывая, что тому убирать пока особо нечего – не обжился еще на новом месте. Вся пашня – одна десятина. Управится с ней и после охоты. Да папочка и сам знал это, и снова лишь рукой махнул. Пришлось отправлять за шишками Тишу.

Утром, еще затемно, родители подняли их (Тиша так и не уснул – боялся, что проспит. А еще он боялся, что папочка передумает), одели, накормили кое-как и усадили на лошадей: Соню – к нему, Алешку – к Мите. Сзади к седлам привязали Каурого с Гнедком – везти домой на них переметные сумы и мешки с орехами. Мамочка перекрестила их, поцеловала, и Марьины отправились в чернь.

Миновав Зеленую, они двинулись по тропе вверх мимо горы, которую в ските называли Монастырем. В ней двадцать две пещеры. Тиша с Данилкой и Митей (и не только они) любили в праздники лазить по ним с факелами. Страсть как страшно и интересно.

С каждой верстой трава в лесу становилась все выше и выше. Митя видел у едущего впереди брата только голову и боялся совсем потерять его. По мере приближения к черни лес становился все гуще, и темнее, и мрачнее – отсюда и название чернь.

Дорога была дальней и утомительной. Детские восторги сменились хныканьем Сони – она с непривычки натерла попку и ножки. Тиша посадил ее боком, и Соня, обхватив ручонками брата, затихла. Алеша тоже натер попку, морщился, но крепился – мужик как-никак.

Их мучения закончились только в середине дня. Лошади перескочили через весело журчащий ручеек и остановились перед преогромным деревом. Тиша с Митей соскочили с них и осторожно сняли малышей. Зелени на поляне было немного, в основном коричневый мох.

– Приехали! – весело объявил Тиша – Вот вам самый настоящий кедр, любуйтесь оным!

Дети, ойкая и морщась, недоверчиво осмотрели толстенное коряжистое и какое-то неопрятное, поросшее мохом дерево, но, разглядев на нем множество шишек, выказали восторг.

– Белочка! – закричал Алеша, указывая ручонкой на затаившегося в хвое пушистого бурого зверька.

– Белочка! – обрадовалась, подпрыгивая, Соня – Ура!

Пока малыши радовались белочке, шишкам и разминали затекшие ножки, Тиша с Митей расседлали лошадей, спутали им веревками передние ноги и, похлопав их по гривам, принялись мастерить бойки[5].

– Удочка! – догадалась Соня, увидев две длинные рябиновые палки.

– Удочка! – согласился, улыбнувшись, Тиша. – Оными удочками, сестренка, мы будем ловить шишечки.

Сияющий Митя (он никогда не мог хоть немного посидеть на одном месте) вприпрыжку помчался по поляне, потом, остановившись перед братом, стал приплясывать и, наконец, несколько раз ударил себя кулаком в грудь.

– Ура! – кричал он. – Я ловкий, я сильный, я хороший. Слава Боженьке, что я родился!

Тиша, улыбаясь, любовался братом. Недавно ему исполнилось одиннадцать годков, и был он крепеньким, смугленьким, хорошеньким. Вьющиеся черные волосы, круглые черненькие смышленые глазки, ямочки на щечках и подбородке. Всегда сияющий, доброжелательный, энергичный, нетерпеливый, часто упрямый, он заражал всех своей радостью. Приятно было даже просто смотреть на него.

– Братик, а почему птички поют? – вдруг спросила Соня. Тиша вспомнил, что она спрашивала уже об этом у мамочки.

– Радуются! – пожав плечами, улыбнулся он.

– Они радуются, что я сюда приехала? – не то спросила, не то объявила сестричка, подняв на него голубенькие глазки и простодушно улыбаясь.

– Ну конечно же, из-за тебя! – засмеялся Тиша, поцеловав ее теплые льняные, чем-то приятно пахнущие волосики. – Писать-то не захотела?

Соня отрицательно мотнула головкой. Обмыв руки и лицо в ручье, Марьины с хорошим уже аппетитом закусили хлебушком с сальцом да с яичками, запивая молочком. Тиша, уминая хлебушек, попутно объяснил Мите и несмышленым малышам, что кедры бывают двух видов: низкие, толстые, коряжистые и высокие, стройные, кондовые.

По его авторитетному мнению, сподручнее иметь дело с толстыми и коряжистыми кедрами – сучья у них начинаются с самого низа, тогда как у стройных, кондовых кедров даже до нижней ветки без лестницы не добраться.

– Этот, братик, хороший! – важно заявил Митя, оглядывая кедр, под которым они расположились.

– Молодец! – засмеялся Тиша, ласково погладив брата по голове. Наевшись, братья облачились в одежду из замши диких коз. Их мамочка сшила из шкур, подаренных дядькой Игнатом.

– Другие одежды сразу раздираются о ветки, – пояснил Тиша. – Спасибо дядьке Игнату и мамочке.

После этого мальчишки повесили бойки на шеи и направились к кедрам. Тот, под которым они обедали, Тиша уступил брату, а сам отошел подальше. Митя ловко вскарабкался на нижнюю ветку, перебрался с нее повыше, уселся на толстый сук, снял с шеи боек и принялся сшибать им шишки с веток.

– Ура! – с восторгом закричал он, когда первые шишки упали на траву.

– Ура! – подхватила Соня.

– Ура! – крикнул и Алеша.

Следом шишки дождем посыпались и у Тиши.

– Ура! – завизжали радостно малыши и принялись собирать шишки в кучу. Смех, крики, шутки, песни вместе с гомоном птиц надолго оживили угрюмую чернь. Когда почти все шишки были сбиты, Тиша ловко слез с дерева и направился к следующему кедру.

– Тиша, Сонька, Лешка, глядите! – закричал вдруг Митя. Малыши и Тиша задрали головы. Брат, ухватившись рукой за одну ветку, стоял на краю другой, раскачивая ее ногами. Вот ветка подбросила его, и он ловко перескочил на соседнее дерево. Соня ойкнула, а у Тиши екнуло сердечко.

– Аки белка! – восхитился пятилетний Алеша. Тиша неодобрительно покачал головой, но ничего не сказал. Он также мог перескочить с одного кедра на другой, но не стал делать этого, чтобы не раздразнить азартного Митьку и надеясь на то, что тот позабыл рассказы Данилки о подобных прыжках. Однако Митя ничего не позабыл и не упустил возможности похвастаться своей смелостью и ловкостью.

К вечеру, уставшие, они спустились на землю, помогли малышам ссыпать шишки в мешки, переметные сумы и повалились на траву.

– Спина и руки болят, ноги гудят, – засмеялся, потянувшись и выколупывая орешек из шишки Митя. – Но страсть как