Книга Покрывало для Аваддона - Мария Галина

— Августа! Скорее!

— Дамы, — с трудом выговаривает резник, — по-моему, это за вами.

— Господи, — Августа, наконец, выпрямляется, потирая поясницу, — что это?

— Голем! — соображает Ленка. — Кто-то напустил на нас голема.

— Этот твой… Гершензон! Кому бы ещё?

— На хрен сдался Гершензону голем? Он и так может! Это кто-то другой…

— Чёртов кузен! Рабби Барух!

— Вот те раз! — говорит Изя. Раскрыв рот и сжимая в кулаке камень, он медленно пятится в сторону трамвайной колеи.

Их сметает людской прилив. Торговки из овощного ряда в заляпанных зеленью халатах, мясники в окровавленных передниках, пёстрые цыгане, солидные дамы в турецких облегающих кофточках, нищие, побросавшие костыли, — все несутся от молчаливого создания, натыкаясь друг на друга…

— Он передумал, — верещит на бегу Ленка, — он не устоял! Оживил это чёртово чучело — теперь подгребёт под себя наши камни. Мы их ему сами на блюдечке поднесём. Кто же такое выдержит?

Голем медленно поворачивает тёмное безглазое лицо.

— Он нас ищет, — визжит Августа. — Нюхом чует.

— Хрен его знает, чем он чует. Бежим!

Они выскакивают на мостовую и отчаянно машут руками, но обезумевшие машины проносятся мимо, обдавая их потоками бензинового угара и тёплого воздуха.

— Сюда! — подпрыгивая кричит с противоположной стороны улицы Изя, — сюда! Тут проходной двор! Сюда!

Зачем-то пригнувшись, они кидаются через дорогу. Тормоза отчаянно визжат, где-то слышен глухой звук удара.

Подъезд воняет кошками, они пролетают его насквозь, выныривая во двор. Какая-то женщина, лениво развешивавшая бельё на галерее, в ужасе роняет на них мокрую простыню. Тяжёлая ткань облепляет их с головы до ног, и они трепыхаются под ней, изображая памятник восставшим героям броненосца «Потёмкин». Наконец Ленке удаётся отбросить усеянный прищепками край, и они вновь устремляются вперёд, волоча простыню за собой. За спиной голем колотится в дверную раму парадной — проём слишком узок для него.

Они заныривают под арку, пролетают насквозь несколько дворов, несутся вниз, по улице, ведущей к морю, мимо пустынной фабрики с выбитыми стёклами, мимо двух кариатид с отбитыми носами, мимо покорёженной акации, перепрыгивают канаву, разрытую пять лет назад, и оказываются на краю городского парка. Впереди, за деревьями, равнодушно синеет море, позади, далеко-далеко, слышится всё приближающийся тяжёлый топот.

— Ван Дамм… — говорит Ленка.

— Что? — устало спрашивает Августа, плюхаясь на парапет.

— Ван Дамм, Жан Клод. В фильме «Некуда бежать».

— Таки да, — соглашается Августа.

— Чёртов рабби Барух. Я так и думала. Он что, сумасшедший, — упустить такую возможность? Такую власть?

— Нет, — Августа сегодня на редкость сговорчива, — во всяком случае, не настолько…

— Уж не знаю, что эта его штука собирается с нами делать, но что-то очень паршивое.

— Ага…

— Изька, а ты как думаешь? Ты, часом, не специалист по големам? Чему вас в хедере учат? Эй, ты чего?

Изя стоит на парапете и что-то шепчет, глядя на судорожно сжатый кулак.

— Смотри-смотри! — Ленка хватает Августу за руку. — Он пытается…

— Боже мой! — в свою очередь, кричит Августа. — Там! Боже мой!

Полоса тумана над морем начинает уплотняться, пучиться, и наконец из неё выезжает гигантская молчаливая фигура на чёрном коне. Воздух вокруг неё дрожит и колеблется, и оттого кажется, что пропорции фигуры как-то странно нарушены.

— Боже мой! — надрывается Августа, — он вызвал Всадника Апокалипсиса! Это же конец света!

Изя, приплясывая на парапете, начинает отчаянно размахивать руками.

— Нет, — говорит Ленка, у которой зрение получше, — что-то не то. Это…

Батюшки-светы! Адонаи! Майн Рид!

— Майн Готт? — услужливо подсказывает Августа.

— Да нет! Майн Рид! Это же Всадник без головы. Представляешь! Он натравил на голема Всадника без головы.

— Наверное, он его в детстве больше всего боялся, — резюмирует Августа, — придумал самое страшное, что только мог.

Всадник выезжает из тумана, сизые клочья расползаются на мощной груди лошади, он молча проезжает мимо них, сжимая в распухшей руке голову в сомбреро и, равнодушно глянув в их сторону мёртвыми глазами и дёрнув поводья свободной рукой, движется в направлении голема. Теперь им видно, какой он огромный — стремена болтаются где-то на уровне верхушек акаций. Копыта тяжело цокают по булыжной мостовой, вдали раздаётся глухой шум, словно на землю валится что-то огромное и липкое, скрипят, шатаясь, акации под внезапным порывом ветра, и всё стихает.

Ни голема, ни всадника…

— Ты смотри, как малый-то управился! — восхищается Ленка.

— Очень хорошо, — Августа осторожно переводит дух, — а теперь…

Изя поднимает голову и смотрит на них как-то очень задумчиво.

— А фиг вам «теперь», — спокойно говорит он.

— Изя! Изька, паршивец! Отдай камень!

— Не отдам, — орёт Изя, отчаянно сжимая кулак, — я теперь посредник! Пусть сделает, чего я хочу.

— Изенька, — медовым голосом говорит Августа, — а чего ты, сукин сын, хочешь?

Земля под ногами начинает мелко трястись, кромка горизонта заволакивается мутным дымом.

— Не ваше дело! Вы… вы две старые, трусливые дуры!

— Ах, ты!

— Сю-сю, му-сю… Пусть ляжет, пусть упокоится.

На всякий случай он отбегает подальше и останавливается на холме, что-то приговаривая. До Ленки доносится: -…И перекуют мечи на орала, и копья свои на серпы, не поднимет народ меча и не будет более учиться воевать…

— Что он там бормочет? — тревожно спрашивает Августа.

— Сукин сын! Они в своём хедере, видно, как раз дошли до пророков. Таким нельзя давать Тору в руки…

— Не поняла.

— Он царство Божие на земле устанавливает. Ну и размах!

Море начинает гулко гудеть, будто там, внизу, бьёт огромный барабан. -…А в народе угнетают друг друга, грабят и притесняют бедного и нищего, и пришельца угнетают несправедливо…

— Господи! — Ленка ни с того ни с сего начинает механически бормотать: -…Небеса истреплются как дым, и земля обветшает как одежда…

— Лена, прекрати!

— Не могу… и побледнеет луна и устыдится солнце…

На солнце медленно наползает чёрный круг, по земле проносится порыв холодного ветра…