Книга О чем говорят кости. Убийства, войны и геноцид глазами судмедэксперта - Клиа Кофф
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Секунда или две прошли в тишине, а затем ночной воздух разрезала пулеметная очередь. Пули, прилетевшие в озеро, всколыхнули его гладь множеством фонтанчиков. Одна пуля (или даже несколько) срикошетила от воды и пролетела прямо над нашим столом. Я услышала ее визг – на самом деле это больше похоже на свист или шипение – совсем рядом со мной. Несколько моих коллег поспешили укрыться за стеной ближайшей беседки, а я, пригибаясь (как будто в этом был смысл), побежала к веранде. Спустя минуту – а казалось, вечность, – стрельба затихла.
Макушки мужчин еще плавали на поверхности озера, но их лица были погружены в воду, а шеи неестественно свернуты набок. Я была в ужасе. А вдруг сейчас начнут стрелять по нам? Я не могла понять, к какой из «сторон» принадлежат стрелявшие и к какой – мы. И есть ли эти «стороны» вообще. Мы вернулись за стол, Эфрем даже принес ужин, причем он выглядел так, будто ничего не произошло, разве что хмурился сильнее обычного. Я все смотрела на озеро, а потом стрельба началась снова. Помню, я подумала: «Теперь точно всё», – и бросилась к веранде. Не знаю, как и почему, но я прихватила с собой тарелку с едой. И вот я стою у веранды, глаза широко раскрыты, в одной руке тарелка, другую руку прижимаю к груди. Помню, ко мне подошел руандийский солдат и, чтобы подбодрить меня, положил мне руку на спину, пробормотав на французском:
– Все нормально, нормально…
Это было так дико. Руандийский солдат улыбался, а головы двух застреленных мужчин поплавками качались на волнах озера. Нормально. Ничего не нормально. Я вдруг поняла, что этим вечером на лужайке необычайно многолюдно – и почти все гости были в военной форме. Они с интересом и безо всякого страха наблюдали за расстрелом. Все нормально, нормально…
В Руанде у меня всегда был хороший аппетит. Но только не в ту ночь. Помню, как я дрожала, стоя у дверей ярко освещенного главного здания гостиницы. Потом я присела за столик, и меня накрыло ощущением, что я нахожусь в параллельной реальности: только что убили двух человек, а здесь все ведут себя так, будто ничего не произошло – болтают, улыбаются, едят. Я не понимала, что мне говорят, не различала слов. Больше я ничего не помню о той ночи, но страх темноты и вздрагивания от шума лодочного мотора преследовали меня до конца миссии.
Весь следующий день мы раскладывали одежду и расстилали брезент у церкви. Я работала машинально – голова была занята совсем другим. Я размышляла о том, что некоторые из моих коллег предпочли просто отмахнуться от увиденного: «Мы даже не знаем, кто эти люди». Я не понимала, какое это вообще имеет значение: кем бы они ни были, их убили на глазах у людей, которые приехали в Руанду, чтобы помочь бороться с нарушениями прав человека. Такое равнодушие было мне чуждо. Судмедэксперты-криминалисты вроде нас обычно имеют дело с мертвыми людьми, мы крайне редко становимся свидетелями того непредсказуемого момента, когда человек – настоящий, живой человек! – получает пулю в голову и уходит на дно. Привези этих двоих ко мне в мешке для трупов, моя реакция была бы другой. Как минимум я бы не стала свидетельницей такого равнодушия коллег. Конечно, не все отреагировали так безучастно. Джефф заслужил мою самую теплую и нерушимую преданность, когда на следующий день подарил мне то, чего я не видела с самого приезда в Руанду: плитку шоколада «Кэдберри».
– Вот, после вчерашнего тебе нужно, – это все, что он сказал тогда.
Джефф не пытался меня успокоить или доказать, что «все нормально», – он просто дал мне знать: я знаю, это было ужасно, и всем нам нужна поддержка.
Мы сообщили о стрельбе послу Швейцарии в Руанде – единственному иностранному представителю, находившемуся поблизости, – но он смог добиться лишь «извинений» от армии и префекта за то, что мы стали свидетелями так называемых защитных мер, предпринятых против «повстанцев из Заира», то есть тех руандийцев, которые, предположительно, принимали участие в геноциде, затем бежали в июле 1994 года в Заир, а теперь пытались вернуться в Руанду по озеру Киву. Я ненавидела свое бессилие от невозможности сделать нечто большее, чем просто сообщить об убийствах, ненавидела страх за собственную жизнь – эти пули летели не в меня, чего же я так испугалась! И, огорчение на огорчении, я ненавидела тот факт, что могу так легко уехать из этого места. Когда я только приехала в Руанду, я была уверена в полезности нашей миссии, но эта стрельба пошатнула мою веру. Я спрашивала себя, как мы вписываемся в ситуацию в Руанде в 1996 году?
Я вновь задумалась о том, что наших усилий недостаточно. Мы делаем слишком мало, чтобы помочь людям, чьи родные и друзья погребены в общей могиле в Кибуе. Это ощущение усилилось, когда мы обнаружили труп священника. Племянница погибшего неоднократно просила у Билла разрешения посмотреть на останки и попытаться опознать тело – могло быть и так, что в облачение священника был одет не ее родственник, а кто-то другой, пытавшийся спасти себя. Наконец Билл согласился, и мы переложили останки в свежий мешок и выставили его на столе возле церкви. Осторожно расстегнув молнию, я открыла для обзора только голову, которая в этом случае представляла собой голый, без малейших фрагментов плоти череп. В ожидании племянницы я попыталась представить, каково это – по черепу, по останкам опознавать близкого человека. Это шокирующий опыт. И если к тому, чтобы увидеть тело с плотью, еще реально можно представить человека спящим или раненым, то подготовиться к тому, чтобы увидеть скелет, невозможно. Ты не можешь быть готов к тому, чтобы увидеть череп без нижней челюсти, буднично стоящий на верхних зубах. Это ненормально.
Я видела, как племянница