Книга Мое чужое лицо - Ника Муратова

Увидев «свою» квартиру, она прикусила язык, чтобы не выругаться. И в этом убожестве её предстояло жить! Антонина сообщила с гордостью, что за квартиру уплачено за год вперед, им пришлось кое-что продать для этого, но зато она может не волноваться и жить себе спокойно.

Сев на табуретку, Альбина закрыла лицо ладонями. Не волноваться? Жить спокойно? И сколько она так продержится? День, неделю, месяц? Вряд ли так долго. Хотя, выхода у неё не было. По крайней мере, пока. Несколько дней она осваивалась, узнавая о «своей» прежней жизни заново. Ничего интересного она в этой жизни не обнаружила, кроме того, что с настоящим миром Дормич эта жизнь никак не перекликается, а значит, является надежным укрытием. Она все еще не могла привыкнуть к тому, что в новом обличие её никто не узнает из бывших знакомых, пока она сама этого не захочет. Альбина все еще шарахалась от прохожих на улицах, от соседей в страхе, что её узнают. Привычка быть знаменитой и узнаваемой прочно вошла в её кровь. Новая ипостась никому неинтересной мышки со скрипом приживалась к хозяйке.

— Ой, Катюша! Жива! — охали соседки. Но дальше этого разговоры не шли, так как Антонина Степановна всегда семенила вслед за ней, предупреждая всех, что у дочери проблемы с памятью, доктора не велели беспокоить, не велели тревожить. Соседки умолкали, но за спиной кудахтали о том, что она сильно изменилась и что жаль девочку, и так не от мира сего была, после автокатастрофы, наверняка, так вообще умом тронулась.

Дни потекли унылой чередой. Кожа на лице постепенно приобретала здоровый ровный цвет, сосудистые пятна исчезли, и даже асимметрия постепенно выравнивалась, как и обещал Булевский. Но Альбина этого не замечала. Она настолько ненавидела это лицо, что старалась в зеркало вообще не смотреться. Этим самым Альбина невольно только усложняла себе задачу. Чем меньше она видела себя с новым лицом, тем меньше оно врезалось в её сознание, тем меньше оно имело шансов вытеснить прежнее представление о себе. Таким образом Альбинина память протестовала против новшеств, пытаясь сохранить как можно ярче докислотный образ. И это отдаляло на неопределенно время момент, когда Альбина смирится с маской. Маской длиною в жизнь.

Родители Катерины оказались доброжелательными и тактичными людьми. Старики старательно выполняли инструкции профессора, оберегая дочь от излишних потрясений. Знали бы они! Депрессия Альбины нарастала день ото дня и принимала угрожающие размеры. Мысли о суициде неотступно преследовали её. Ей казалось, что она прекрасно понимает, почему Катя шагнула под колеса машины. Жить так, как она, не смог бы никто. Но иногда в сердце её закрадывался страх, что ей не хватит сил покончить с этим так же, как это сделала Катерина. Она не осознавала, что в определенной мере чуткость и доброта Лаврентьевых были тому виной. Когда хочешь покинуть определенное место, самое сильное, что тебя может удержать — это любовь близких. Их отчаянное желание заботится о тебе. Искренняя, не требующая ответа привязанность. Эти узы могут оказаться крепче любых оков.

Её собственные родители всегда были озабочены только собой и карьерой, новые ощущения от родительской любви и ласки были непривычны и смущали её. Не потому ли так легко она решила не возвращаться в прежнюю жизнь? Альбина вспоминала свои отношения с матерью с содроганием. Самовлюбленная актриса Руна Дормич, зациклившись на своей карьере, никогда не уделяла внимания Альбине. Дочь была для неё чем-то вроде предмета гордости, хрустальной вазы, которую выставляют напоказ, но никаких теплых чувств к ней не испытывают. Когда Альбине исполнилось восемнадцать лет, с матерью приключилось несчастье — ранний климакс вдруг проявился психическими отклонениями. Мать стала жутко агрессивной и доходило даже до того, что она нещадно избивала Альбину. Избивала железными прутьями, до кровавых полос по всему телу. К врачам Руна идти не хотела, не считая себя больной, лечение принимать отказывалась наотрез. Отец жалел её и противился насильному помещению жены в психушку.

Это были жуткие месяцы. Альбина тогда переехала жить на квартиру, которую купил ей отец, серьезно опасаясь за её здоровье, но даже редкие визиты домой заканчивались ужасно. Отец тоже дома практически не ночевал, и в итоге мать однажды исчезла. Без записки, без предупреждения. Просто исчезла, не взяв с собой ничего, кроме денег. Они настолько устали от неё, что не стали искать, решив, что мать укатила куда-нибудь на курорт. Возможно даже не одна. Вернулась она спустя несколько месяцев, с телом, покрытым странными ранами, словно исколотом острыми прутьями, в ужасном физическом состоянии, но с успокоившейся психикой. Историю замяли, отношения в семье более или менее наладились, но близкими они так никогда и не стали. Вернувшись в свое прежнее состояние, мать Альбины вновь превратилась в сосредоточенную на себе дамочку, время от времени позирующую для прессы в окружении своей семьи. А у отца, казалось, всегда было слишком много женщин в жизни, чтобы заморачиваться проблемами жены. Они успешно поддерживали имидж золотой семьи, но абсолютно не были связаны между собой духовно.

Окажись Альбина в таком положении сейчас у своих собственных родителей, они бы посидели с ней полчаса, а затем наняли бы сиделку и побежали бы по своим делам, рассказывая на ходу знакомым, как они безумно расстроены состоянием дочери.

Искренняя забота Катиных родителей была чем-то совершенно новым для Альбины.

— Катюша, выпей чайку, с медом, милая. Чаек липовый, должно все прогреть изнутри.

Ласковый голос Антонины успокаивал и убаюкивал. Возвращал в детство, которого не было. А может, и было, но она не заметила, как оно прошло. Потому что детство должно ассоциироваться с уютным запахом, ласковыми руками, любящим взглядом. Деталями, заставляющими почувствовать человека вновь маленьким человечком, о котором заботятся и окружают беззаветной любовью. У Альбины не было таких воспоминаний. А потому казалось, что и детства не было. Когда кто-нибудь начинал делиться воспоминаниями из детства, она всегда переводила все в шутку, пытаясь этим прикрыть свою неуверенность. Разбираться в дебрях своей памяти ей было лень. И она все списывала на нелюбовь к сентиментальности в общем.

Кондратий, в противоположность жене, был человеком молчаливым и даже показался Альбине суровым и нелюдимым. Мнение её изменилось, когда по капле, день за днем, стала наполняться чаша нежности — то он поддерживает дочь под руку, когда поднимаются по лестнице, то убирает со стола посуду, задергивает ранним утром шторы в спальне, чтобы дочь могла подольше поспать… Маленькие, но очень важные проявления любви, подобные каплям теплой воды, падающим на кусочек льда.

Поначалу Альбину все это жутко раздражало. Похоже, что родители не собирались уезжать, решив, что дочь нуждается в них больше, чем хозяйство в деревне. Но она не могла не оценить, насколько терпеливо эти простые бесхитростные люди пытаются облегчить ей жизнь. Это не могло не пробить брешь в её сердце. Но, к сожалению, одна брешь не меняла общего настроя. Шаг за шагом узнавая о своей новой жизни, она все больше убеждалась, что так жить она не сможет. Ощущение это усилилось после посещения Катиного места работы. Они повезли её туда в надежде, что знакомая обстановка поможет ей вспомнить хоть что-либо из последних событий. Богом забытый НИИ, из которого её уже, было, уволили, но, увидев живой и невредимой, восстановили и даже от страха, что уволили незаконно, согласились дать ей длительный отпуск по состоянию здоровья и даже оплатить больничный. Когда Альбина услышала, сколько составляет её зарплата, она хотела рассмеяться и бросить мизерные деньги в лицо бухгалтеру, но вовремя вспомнила, кто она теперь. Склизкого вида мужик, назвавшийся шефом лаборатории, все лебезил перед Антониной Степановной, хваля её за упорство и настойчивость в поисках дочери. Но по лицу его было видно, что возвращение пропавшей сотрудницы его отнюдь не радовало. Две женщины из лаборатории, на которых Альбина взглянула лишь мельком, не могли оторвать с неё глаз. Что уж их так заинтересовало, Альбина так и не поняла. Услышала приглушенный шепот за спиной: