Книга Дислексия - Светлана Олонцева

мысль, которая появляется, на минуту привлекает внимание и проходит.

Саня решает идти пешком до следующей остановки. «Яндекс. Карты» показывают пять километров.

Саня идет вдоль трассы. Ее оглушают бесконечные злые машины. Они всегда несутся в потоке и никогда не останавливаются. Остановиться ты можешь, только если сломался. Тогда ты включаешь аварийку и встаешь на обочину.

Грузовик окатывает Саню дождем из лужи. Саня показывает машине средний палец и отходит от трассы, сходит с обочины.

Там лес. Самая гуща. Темная темень зеленых елей, черный гудрон столетних дубов.

Саня идет туда. Сразу становится холодно. С елок капает за шиворот. Поет какая-то птичка.

Ель рукавом мне тропинку завесила, думает Саня Фетом. Шумно, и жутко, и грустно, и весело.

Как вы думаете, спрашивает она своих пятиклашек, почему человек всегда выбирает зов глашатаев, а не остается один, в лесу, в зачарованности?

Сон Веры Павловны

Она спит на раскладном диване, в комнате с черными шторами. Из ее окна видна школа. Она смотрит на нее вечером. Закрывая шторы, бросает короткий взгляд на улицу и задерживается. Не может оторваться. Такое небо. Такая луна. В лунном свете школа как будто горит синим пламенем. Никто, кроме нее, не знает, какая школа бывает ночью, какая она на самом деле. Уставшая, гордая, закомплексованная. Стыдящаяся своего старого тела. Читающая про себя в словаре, а не в «Гугле».

Ничего страшного, говорит Вера Павловна, возраст — это просто числа.

Возраст — это другая вселенная, отвечает школа.

Утро приходит с щебетом птиц. Свет проникает в полоску между штор.

Свет — художник, ластиком он стирает луну, и все становится голым.

Утром Вера Павловна выбирает платье. Она открывает шкаф, и из него вываливаются поделки из шишек, деревянные фигурки, коробки конфет, открытки. Вся квартира заполнена артефактами. Они везде: на столе, на диване, на полу, в ящиках, в комоде, в голове, в телевизоре. Трудно представить, что среди этого пыльного хлама, кубков, медалей, фарфоровых статуэток, хрустальных колокольчиков, декоративных тарелок, расписных шкатулок можно свободно дышать, строить планы на будущее.

Вера Павловна строит планы на будущее. Провести фестиваль к двухсотлетию рождения поэта Некрасова, конференцию ко Дню Достоевского, проект «Прадеды и деды», классный час «Год памяти и славы», смотр строя и песни военных лет, экскурсию в музей, посещение Вечного огня.

По утрам она выбирает платье. По выбранному наряду можно угадать ее настроение. Темно-синее в пол, терракотовое с карманами, черное из шерсти, светлое из хлопка. На плечиках белые блузки, несколько юбок, брюки она не носит. Она носит крестик на золотой цепочке.

Одетая, смотрит на себя в зеркало. Поправляет короткие темные волосы. Бусы, лепестки сережек, тональный крем, морковная помада.

Она говорит: история строится по трехактовке. День для школы, утро для платья, вечер для призраков. Фабула отличается от сюжета. День — это рутина. А кульминация — это вечер.

Вечером она выходит прогуляться, выбросить мусор. В подъезде снова окурки, пластмассовые стаканчики, пустые бутылки из-под шампанского.

Беляков, вздыхает она.

Под Новый год они собрались в ее подъезде (почему они выбрали мой подъезд?): Беляков, Харитонова, Осипова. С ними был тот странный мальчик с длинными волосами, десятиклассник Саша, он и позвонил в скорую.

Белякова увезли в реанимацию, откачали. Родителей вызвали в школу, пришел папа, сказал, что выбьет из сына всю дрянь, привяжет ремнем к письменному столу, сдаст в детский дом вместе с матерью, он устал, он не знает, что с ними делать, он не справляется. Есть же у вас в школе психолог? — спросил он. Психолога в школе нет.

Снова шампанское, думает Вера Павловна, собирая бутылки в пакет. Пахнет ацетоном, отравой. Одна из бутылок набита окурками. Теперь этот праздничный напиток для нее скомпрометирован. Подонок, думает Вера Павловна, испортил еще и праздники.

Тут все ясно, говорит Светлана Владимировна, учительница истории, после беседы с Беляковым. Перед нами определенный тип криминального сознания.

Можем мы здесь посодействовать? — спрашивает Вера Павловна.

Вылечить это нельзя, разводит руками Светлана Владимировна, паллиатив — все, что нам остается.

Беляков сидит на последней парте в телефоне.

Учителя теперь не делают ему замечаний. Перестают ругать, спрашивать, ставить оценки. Беляков поднимает руку:

Можно выйти?

Нельзя.

Почему?

Потому что.

Беляков сначала громко смеется, потом рыгает, еще хрюкает. И ничего. Никто его не останавливает, одноклассники не подхватывают, учителя не кричат. Беляков хлопает в ладони и кукарекает, но все продолжают делать вид, что увлечены уроком.

Да пошли вы, говорит Беляков, пошла в жопу сраная школа.

Он затихает, и ему становится скучно. Ему так невыносимо грустно, как будто дементоры выпили душу.

Наверное, я заболел, заключает он.

Так и есть, думает Саня. В школе его терпят, как простуду (пройдет сама).

Прячут, как перелом (под гипсом не видно).

Игнорируют, как панические атаки (влияние Запада).

Не верят в него, как в депрессию (у нас таким не болеют).

Саня присылает Вере Павловне ссылку на благотворительный фонд «Шалаш». Они работают с трудными детьми, пишет Саня. Они просят говорить не «трудные дети», а «дети, которым трудно».

Саня отправляет Вере Павловне ссылку на «Упсала-цирк». Это социальный проект для хулиганов, добавляет Саня. Беляков мог бы стать акробатом, у него хорошие физические данные.

Но организация находится в Санкт-Петербурге, а Беляков — в Дудиново, а родители — на другой планете, потому что на этой они не справляются, думает Вера Павловна.

Вера Павловна выходит на улицу и вдыхает холодный воздух.

Выбросить мусор, обойти вокруг дома.

Ноги сами ведут ее к школе. Вот ступенька, которую надо переступить, вот фонарь, здравствуй, фонарь, здравствуйте, дети.

Ей нравятся эти дети, они опрятные, причесанные, не сутулятся и не носятся по коридорам. Она им улыбается:

Кто хочет к доске?

Вера Павловна открывает дверь тяжелым ключом, идет по коридору на ощупь. Свет включать нельзя. В темноте коридоры наполнены шепотами и тенями тех, кто в ней учился. Школа открылась в 1957 году и насчитывает около семи выпусков.

Поставьте мне пять, тянутся за ней эти дети.

Вызовите к доске, дергают за юбку.

Спросите меня, хватают за руки.

Я выучу, я отвечу, берут за горло.

Вера Павловна ведет рукой по скользкой стене, ее пальцы касаются слизней. Она их сбрасывает, но они наползают снова.

Наконец она нащупывает ручку двери. Проникает внутрь, быстро закрывает за собой, чтобы не просочились ни слизни, ни дети.

Мой кабинет, кивает она и успокаивается. Здесь она дома больше, чем дома.

Женщине нужна комната, где она может читать, пишет в своей тетради Вера Павловна.