Книга Тарлан - Тагай Мурад

начался. Вы наверняка оставили кого-нибудь вместо себя.

– Сын остался. Он еще молод, может обидеть посетителей. Все!

– Что-то больно часто вы «всекаете». Отвечайте на вопросы! Решается судьба человека! Что неясно?

– А вы не кричите на народ. Пользуетесь тем, что сидите за должностным столом. На этом все!

– Я разговариваю с вами, а не с народом.

– Народ начинается с одного человека. Я – выходец из народа, не кричите на меня. Все!

– Я разговариваю, а не кричу.

– Нет, кричите. И все тут!

– Ладно, не будем кричать. Похоже, Шукуров-ака, вы сегодня не с той ноги встали. Свободны, можете идти. Вызовем вас снова.

– Как хотите. Все равно ничего нового не услышите. На этом все!

Продавец рыбы ушел задрав нос. Капитан-начальник отпустил и меня. Сказал, что вызовет еще раз.

– Капитан-начальник, дома у меня полно дел. Вдобавок столько раз уже пропускал улак. Почесаться некогда…

– А как прикажете мне поступить, ака? В общем, так. Свидетели в этом деле нам не нужны – есть медицинская экспертиза. Вы бы только помогли преступников опознать. Те двое – городские. Продавец рыбы с чайханщиком знают преступников. Но вы сами слышали, что они говорят…

62

Я шел по обочине дороги. Прошел мимо того места, где была драка. Дорогу мне преградил человек в белом халате. Взглянул ему в лицо, а это продавец рыбы. Он взял меня за локоть, потянул в свою лавку. Сели на длинную скамейку в стороне от котла. Положив мне ладонь на колено, продавец спросил:

– Это вы на меня донесли, ака?

– Я не доносил.

– Нет, донесли. И все тут! Что может быть хуже, чем донос?

– Друг, я сказал то, что видел.

– Сплетни, уважаемый, дело бабье. Все! Вы ведь нормальный мужчина. «Сказал то, что видел». И что же вы видели? Ну, что?

– Сказать по правде, друг, и вы себя вели не совсем подобающе. Ведь вы все видели и не подошли. Собака ваша и та прибежала, хотя у нее человеческого разумения нет.

– Это собака! Собака на то и собака. И все тут! Влезает, куда ее просят и куда не просят, и лает. А так какое ей дело до других? Знала бы себе полеживала. Собака делает свое собачье дело. Но мы-то с вами люди. Мы не должны равняться с собакой. Все! И вообще, родственник ваш оказался довольно странным человеком. Ребята свалят его с ног, а он снова поднимается; снова свалят – он снова встает, хоть и шатается.

– Что же ему еще было делать?

– Лежал бы себе. И все тут! Разве в одиночку он справился бы с троими? Будь я на его месте – после первого удара грохнулся бы на землю. И больше не вставал бы. Все! А поднимешься – все равно свалят с ног. До их ухода притворился бы, что лежу в беспамятстве. Глядишь и отделался бы одним ударом. И не получил бы никакого увечья. Все! Ведь что в результате? Родственник ваш лежит теперь в больнице еле живой. И все тут! Вы его навещаете? Как он сегодня?

– Нет, не ходил.

– Вот тебе раз! Это еще почему?

– Я ведь с ним не знаком.

– Ну надо же! Вдобавок ко всему вы с ним еще и не знакомы?

– Это правда.

Продавец нагнулся, посмотрел мне в лицо. Понял, что я не вру, хлопнул себя по коленям и рассмеялся:

– Ну вы даете! Да вы, оказывается, афанди[11]! – Продавец поглядел на собачку, лежащую возле деревянной решетки. Покачав головой, опять рассмеялся. – Вот так штука! Какое же вам дело, если он вам не родственник и даже не знакомый? Нет, вы настоящий афанди! Или вам от этого была личная выгода?

– Какая еще выгода, друг?

Продавец показал жест, потирая палец о палец.

– Деньги? Не говорите так, друг, не говорите так.

– Почему ж тогда вы так переживаете? Вот так штука, ну и афанди! Ладно, на этом все! Вы решили снова туда пойти? Тогда вот что, ака: вы меня не видели, а я – вас. Еще раз наябедничаете – и мы сильно поссоримся. Все!

Я сел в автобус. Глаза мои слипались. Братья мои, как болит голова!

63

Назир-маслобойщик на скачки приехал на кобыле. Всем кобылам кобыла. Круп широкий, крепкий, поблескивает.

Тарлан уставился на кобылу, и глаза его стали совсем другими. Пустил его на улак – он пошел в сторону кобылы. Потянул поводья – стал порываться к кобыле. Пустил его за конем с улаком – поскакал за кобылой. Я не знал, что делать. Назиру-маслобойщику высказал свою досаду:

– Эй, друг, спрячьте от глаз подальше свою кобылу. Пожалуйста.

Наездники, смеясь, отпускали соленые шуточки. Назир-маслобойщик уехал со скачек.

Довольный, я пустил Тарлана на улак. Тарлан был рассеянным. А ведь настроение у него, похоже, хорошее. Терпение мое лопнуло. Я разозлился. Рукояткой плетки ударил Тарлана по голове:

– Проклятие твоим предкам! Вот тебе, вот!

Подняв передние ноги, Тарлан подпрыгнул чуть ли не до небес. Раздраженно заржал. Несколько раз обежал долину. Весь покрылся потом. Пот стекал у него со лба, падал в ноздри, которые то открывались, то закрывались, подобно рыбьей пасти.

Я подъехал к толпе всадников. Пустил Тарлана на улак, хлеща плеткой куда попало. Он опять заупрямился. Рукояткой плетки я начал бить его между ушами, по морде:

– Что? Тебе все мало? Вот, получай, вот! Чтоб тебя перевернуло!

Братья мои, когда находит гнев – уходит разум!

Я содрал с Тарлана седло, упряжь, уздечку. Стеганул по голове:

– Уходи, зверюга, уходи! Ты конская колбаса, да и только. Позвала тебя кровь предков!

Тарлан убежал, потряхивая гривой. Наездники бросились было за ним, но я махнул рукой: мол, не надо.

Я не стал дожидаться конца скачек. С седлом и упряжью под мышкой пришел домой. Жена встревожилась, спросила про Тарлана.

– Не спрашивай, жена, не спрашивай. Помнишь, приезжали артисты из Термеза, показывали спектакль в клубе? Что в этом спектакле тогда сказал Алишер Навои? Как ни воспитывай скотину, она все равно останется собакой или ослом. Человеком она не станет. Так он сказал. Навои оказался прав, жена! Холил я коня, сам весь высох. Не пил, не ел – все отдавал Тарлану. Даже детей обделял – все ему отдавал. И все равно Тарлан не стал человеком. Я его избил и прогнал. Отказался от него. Ушел Тарлан к своему звериному роду. Вот увидишь, жена: Тарлан ослепнет. Мои хлеб и соль сделают его незрячим. Вот увидишь.

– Зря вы так поступили. Лошадь была дорогая.

В душе у меня лопнуло что-то