Книга Ненадёжный рассказчик. Седьмая книга стихов - Данила Михайлович Давыдов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
и уходит проповедовать зверям и птицам
и жить с ними единой судьбой.
когда приходят партизаны,
они обнаруживают странную нечеловеческую коммуну,
возглавляемую этим нежданным последователем
ассизского проповедника.
дальше эта коммуна может быть уничтожена,
и тогда, конечно,
особенно важной будет то, как звери и птицы, бок о бок
со своим предводителем,
вступят в последнюю безнадежную битву.
или же их оставят в покое, и тогда
в самые тяжелые годы глухой слух об этой лесной
коммуне будет ползти средь людей,
и многие попытаются ее найти.
в общем-то много еще чего можно было бы придумать,
имея такие исходные данные.
но в оригинальном тексте происходило вот что:
герой жил себе и жил в одиночестве, из года в год, –
а меж тем лыковская эпопея тогда не была еще известна. –
партизаны его миновали, и даже советская власть миновала.
здесь тоже можно было бы много чего придумать:
погружение внутрь себя,
поток сознания, исполненный символов и архетипов,
смешение реального и воображаемого.
но нет, автор, как будто бы стиснув зубы,
заставлял героя вести сугубо бытовой,
чуть ли не бихевиористский образ жизни,
но это почему-то при чтении текста завораживало.
и так продолжалось из года в год,
привязка к хронологии в повести уже полностью стерлась,
пока наконец герой, как писал автор, «внезапно будто
прозрел,
будто очнулся от многолетнего сна».
герой собирает заплечный мешок, берет ружье,
странно, что у него все еще оставались патроны,
и уходит в лес. повесть
очевидно заканчивается, но самый конец остался
неизвестным,
в подшивке не оказалось нескольких последних страниц.
«я – шифтер. дейксис – ты. они же – ну ваще…»
я – шифтер. дейксис – ты. они же – ну ваще
такое, что не снилось якобсону.
теперь попробуй-ка представь персону,
субъекта, божью тварь и меру всех вещей.
не можешь? вот и я. а между тем, вон там,
где некогда резвились ноумены,
субъекты стали столь обыкновенны,
и каждый среди них – грядущий хам.
ресентимента грезы так нежны,
так сладко раствориться, но неволит
синтагма, и глагол весь день глаголет,
и действия какие-то нужны.
так повторяй отныне по слогам:
А-ли-са по-ку-па-ет клей-ко-ви-ну,
Го-за-лес вы-пи-ва-ет по-ло-ви-ну,
И-ван ви-сит, R-5 у-шел к вра-гам
Это совсем не про то, о чем вы могли бы подумать
даже не знаю, как к тебе подойти, с какой стороны, как
начать разговор и о чем, собственно, разговаривать,
я ведь не знаю совсем ничего о твоем устройстве,
не понимаю,
как ты вообще существуешь, не говоря уже о всяких
более частных
подробностях. не понимаю, где ты начинаешься
и где завершаешься,
не могу осознать, каким именно образом ты отделяешься от
всего прочего, того, что не-ты, не вижу границ и даже
представить
не в состоянии, насколько четко обозначены эти границы.
и тем более мне совершенно ничего не известно про твои
способы поведения, привычки, характерные особенности
всего того,
что и составляет некую самость. ну вот раз так, то ничего мне
не дано понять не только в этой твоей самости, но и в том,
есть ли она, нет ли ее, или вместо нее нечто иное, что так
обозначить
было бы некорректно, да что там, просто глупо, смешно.
нет ничего, что я мог бы сказать о тебе хоть с какой-то,
пускай минимальной
долей уверенности. я и как называть-то тебя не знаю,
не знаю, имеет ли смысл тебя вообще хоть каким-нибудь
образом называть,
или нужны какие-то иные условные формы, иные способы
сигнализации, индексы, совершенно не похожие на имена.
вообще
не ясно, можно ли к тебе хоть как-то обратиться, есть ли
пускай бы и
самая малая надежда, что это не будет обращением в пустоту.
но я пытаюсь, не имея, в сущности, никаких оснований
для этого,
все-таки вступить в диалог, наладить какое-то подобие связи,
ну или хотя бы пускай и одностороннюю коммуникацию,
питая ложную в своих самых глубинных основаниях,
совершенно
смехотворную, но надежду. неясно, надежду на что.
однако же иногда,
изредка мне все-таки кажется, что сама моя попытка
имеет какое-то
жалкое обоснование, и это чувство заставляет вновь и вновь
предпринимать тщетные попытки разобраться в том,
что ты есть. я не строю никаких иллюзий, напротив,
я совершенно уверен,
что всё это зря. тем не менее, я пытаюсь
Сноски
1
«МЕРЦАТЕЛЬНОСТЬ – утвердившаяся в последние годы стратегия отстояния художника от текстов, жестов и поведения предполагает временное „влипание“ его в вышеназванные язык, жесты и поведение ровно на то время, чтобы не быть полностью с ними идентифицированным, – и снова „отлетание“ от них в метаточку стратегемы и не „влипание“ в нее на достаточно долгое время, чтобы не быть полностью идентифицированным и с ней, – и называется „мерцательностью“. Полагание себя в зоне между этой точкой и языком, жестом и поведением и является способом художественной манифестации „мерцательности“ (Пригов Д. А. Предуведомление к одному из сборников начала 80‐х годов // Словарь терминов московской концептуальной школы / Сост. А. Монастырский. М.: Ad Marginem, 1999. C. 58–59).
2
В рамках исследовательской программы Стэнфордского университета зоопсихолог Франсин Паттерсон обучила самку гориллы большому количеству жестов американского жестового языка амслена. Утверждается, что Коко была способна воспринимать на слух и понимать около двух тысяч английских слов, умела шутить и описывать свои чувства, понимала, что такое прошлое и будущее, узнавала себя в зеркале. У неё были собственные кошки, о которых она нежно заботилась.
3
«Человек – всего лишь тростинка, самая слабая в природе, но это тростинка мыслящая. Не нужно ополчаться против него всей вселенной, чтобы его раздавить; облачка пара, капельки воды достаточно, чтобы его убить. Но пусть вселенная и раздавит его, человек все равно будет
