Книга Сердце трона - Лилит Бегларян

class="p1">— Нет, не пробовал.

— Интересно, а Айрон? Зачем ему в доме печь и столько специй? — Она открывает дверцу шкафа и показывает все запасы.

— Может, он иногда нанимает слугу.

— Я слышала, что нет, он живет один. А ты что, опять не выспался? — Ларрэт смотрит мне в глаза. — Ведь можешь взять отпуск. У тебя, наверное, тоже есть поместьице.

— Нет.

— Здорово же иметь собственный уголок, обставлять его на свой вкус.

— Мне это не нужно.

— А где ты проводишь отпуска? Я помню, ты иногда оставлял Дэма.

— В разных местах, в основном на окраинах, где никого нет. Да и было-то пару раз.

— Я думал, мы позавтракаем в городе, — говорит Айрон из гостиной. — Что это тут у вас горит? — Он заходит на кухню в ночной рубашке.

— Кажется, я сделала что-то не так.

— Для первого раза неплохо. — Он с улыбкой смотрит на испорченный завтрак.

— Я не хотела.

— Да ничего, чувствуй себя как дома. — Чешет затылок, краснея.

— А давно ты здесь живешь?..

— Со времен учебы.

— Но университет же на Западе.

— Мы почти у границы, тут идти недолго. А Восток мне нравится больше. Я знаю здесь каждую песчинку. Кстати, сегодня ты увидишь кое-что потрясающее.

***

К обеду мы уже прошлись по многим примечательным местам и обошли весь рынок. Айрон не умолкал всю дорогу, увлеченно рассказывал обо всем, что знает, а госпожа слушала. Сначала вполуха, то и дело уходила в себя или смотрела по сторонам, а потом Айрон захватил все ее внимание. Постепенно, не сразу, но она ожила и открылась. Этого я и добивался.

Рыночная площадь — удивительное место, где можно встретить людей из самых разных сословий. Вот идут рука об руку две хорошенькие девушки в приличных платьях и смеются невесть чему; повернешь голову налево — там мужчина в оборванной рубахе, с намозоленными ногами и печальным, усталым лицом держит за руку маленького сына, напротив, счастливого и с простенькой игрушкой в свободной руке. Пройдешь еще немного, оглянешься по сторонам — вон двое мужчин обедают и обсуждают сделку, а слева от них сидит сгорбленная старушка и продает безделицу из дома.

Людей много, но большинство не замечают друг друга. Каждый занят своим делом, а если вдруг и слышишь чьи-то голоса, так это продавцы во всеуслышание восхваляют товар или покупатели пытаются сторговаться. В общем-то, и хорошо, что на нас не обращают внимания.

— Ну как тебе? — спрашивает Айрон у нее.

— Это так замечательно! Я аж чувствую себя человеком. Нормальным, обычным человеком, который может спокойно выйти на улицу, увидеть мир, людей… Этого мне не хватало всю жизнь.

— Я чувствовал то же самое, когда впервые тут оказался. До десяти лет меня одного никуда не выпускали, а если отец и брал меня с собой, так держал чуть ли не за шкирку.

— Неудивительно. Он боялся потерять тебя в этой суете.

— Вон, видишь, мальчишки лет пяти закупаются едой, а те вообще сами торгуют. А мне десять было.

— Ты рассказал отцу о нас?

— Нет. Я частенько ухожу без спроса, он не будет меня искать.

— А если ты ему пригодишься?

— Да он скорее сделает что-то сам, чем поручит мне.

— Но тебе же нужно набираться опыта. Тебе же идти по его стопам.

— Неправда.

— По-моему, ты поступаешь нехорошо.

— Ты не представляешь, как я мечтаю о сестре или брате, но отец упрямится и не хочет смотреть ни на одну женщину после моей матери.

— Он до сих пор любит ее?

— Наверное, да. Я ее плохо помню, да и давайте не об этом. Мы почти дошли до того самого места.

С утра я проронил ни слова. Я следую за ними тихим шагом, чтобы они даже не чувствовали моего присутствия. Здесь, в окружении бесчисленных ларьков и лиц, наблюдая за госпожой и Айроном, и чувствую себя обделенным. Я пытаюсь убедить себя, что это моя работа и я должен свыкнуться с мыслью, что отныне всегда буду третьим лишним.

Я оглядываюсь и вижу повсюду людей не одиноких, с семьями, с друзьями, с любимыми. Я чувствую себя безликим, пустым, никчемным. Я родился обычным человеком и должен был прожить обычную жизнь со всеми ее радостями и горестями, но у меня все отняли. Но я злюсь не на мир, а на себя. В момент, когда я мог бы все изменить, я не смог представить себя другим. Наверное, кто-то мне и позавидует, ведь теперь я и вправду многое себе могу позволить, но… может быть, было бы лучше, будь я тем оборванным, уставшим от тягот человеком, который держал за руку своего ребенка.

***

— Сколько?!

— Тысяча двести ступеней, — говорит Айрон. — А что?

— Ты с ума сошел! Я столько не осилю.

— Да ладно тебе, дорогая, это не так много. То, что ты увидишь с вершины, стоит того.

Мы стоим у основания башни. Она настолько высока, что ее можно увидеть из Дворца, но, когда стоишь у основания и смотришь вверх, она кажется бесконечной, а эти тысячи двести ступеней — непосильными. Ее много раз хотели снести с тем предлогом, что ничто не может быть выше дворцовых стен, но оставили. Как-никак обзор с вершины открывается только на противоположную от Дворца сторону — в сторону Адаса. Башня в случае конфликта может стать стратегически важным объектом.

— Там стража, — говорит Ларрэт. — А если они догадаются, кто я, и устроят засаду?

— Эти меня не знают, — Айрон присматривается к ним повнимательнее. — Не догадаются.

— Мне страшно.

— У нас два кинжала на троих. Если что, одолеем. Да, Вен?

— Да, конечно.

— Не сопротивляйся, милая, ты уже согласилась.

— Перестань меня так называть.

— А хочется…

— Это приказ.

— Приказы здесь не работают. Ты сама захотела побыть человеком. — Он берет ее за руку.

Мы легко пробираемся через охрану и залезаем внутрь башни. От основания до вершины пролегает узкая круговая лестница, вмещающая на своей ширине не более одного человека. Через каждые пару шагов пути — окно, но настолько маленькое, что внутри темно, как ночью. Первые сто ступеней мы преодолеваем без труда, затем госпожа начинает задыхаться.

— Мне нужна передышка, — просит она.

— С такими темпами мы только к ночи доберемся. — Айрон все же останавливается. Они по-прежнему держатся за руки.

— Интересно, как там во Дворце. Наверное, меня уже ищут.

— Лар, иногда полезно рвать связи с миром. Ни о чем не думай.

На пути к вершине мы делаем еще несколько остановок, и вот наконец, уставшие до предела, преодолеваем последнюю ступень.

— Я сейчас упаду, — вздыхает госпожа. —