Книга Пророчества о войне. Письма Сталину - Сергей Тимофеевич Конёнков

с Григорьевым, мы дружно расхохотались: «Сон в руку!»

Тут же я отсчитал Ивану Ивановичу двадцать миллионов.

– Нам бы на радостях выпить, – мечтательно проговорил мой помощник.

Совсем недавно вышел декрет, разрешающий продажу виноградного вина. Крепкие напитки были запрещены. На Тверской действовал кабачок Автондилова, единственное нам известное в Москве место, где продавалось разрешенное декретом виноградное вино.

Сели. Заказали шашлык и тибиани. Я подумал, что именно здесь я в последний раз видел Василия Осиповича Ключевского. У него на коленях была кошечка – он ее угощал шашлыком. Я вспомнил лекции Ключевского. Он рассказывал об исторических событиях так, будто сам все видел. Как давно это было! В 1896 году перед поездкой за границу Василий Осипович напутствовал меня и Костю Клодта, увлеченно расписывая значение античного искусства. Седенький, сухонький старичок радовался тому, что мы все это увидим…

На стене напротив нас крупными буквами написано: «Как зайдешь к Автондилову, останешься здесь на несколько часов: таковы свойства грузинского вина и гостеприимство Автондилова.

А. Куприн»

Александр Иванович бывал здесь частенько. Надпись, как объяснил Автондилов, была сделана Куприным над его привычным местом.

5. С.Т. Конёнков в 1960-е годы

В 1945 году С.Т. Конёнков с женой вернулись в СССР. Для перевозки из Америки работ и вещей Конёнкова был отправлен, по личному приказанию Сталина, пароход «Смольный». Конёнковым выделили в Москве квартиру с огромной мастерской недалеко от Кремля; позже С.Т. Конёнкову присвоили звания «Народного художника СССР» и «Героя социалистического труда».

Посидели у Автондилова около часу, заплатили 5 миллионов. На несколько часов остаться не могли – кое-что надеялись привезти домой. Наняли извозчика и поехали к Мясницким воротам. Тут Иван Иванович передал жене деньги. Вдоль по Мясницкой в веселом расположении духа двинулись к Лубянской площади. У ограды дома ВЧК увидели, стоит на часах красноармеец. Оба мы, люди сугубо штатские, правил караульной службы не знали. Захотелось нам поговорить с часовым.

– Товарищ часовой, позвольте вас спросить, – обратился я к часовому, который, как потом мне объяснили, не имеет права разговаривать с прохожими. – Что может означать такой сон: из всех щелей ползут на вас тараканы?

– Какие тараканы? – оторопело проговорил часовой.

– Желтые и черные.

– Стой! Ни с места! – скомандовал часовой и позвонил в звонок.

Очевидно, в словах о ползущих из всех щелей желтых и черных тараканах ему почудился намек на контрреволюционный заговор, а мы показались агентами, пытающимися подобрать к нему, постовому, ключи. Пока я строил догадки, явился патруль из четырех красноармейцев, и нас повели в здание ВЧК.

За столом просторной, слабо освещенной комнаты сидел усталый человек в кожаной тужурке.

– В чем дело? – спросил он патрульных.

Те четверо, что привели нас, стали бестолково говорить о желтых и черных тараканах.

– Довольно, – приказал человек в кожаной тужурке. Говорите вы, – кивнул он в нашу сторону.

Слово взял Иван Иванович:

– Профессору Высших художественно-технических мастерских Сергею Тимофеевичу Коненкову, – я наклонил голову, дескать, мне, – приснился сон… – далее шел рассказ о наших приятных приключениях. Хозяин комнаты выслушал нас с полным вниманием и сказал:

– А теперь предъявите документы… У вас написано «профессор», – обратился он за подтверждением ко мне.

– Значит, так и есть, – откликнулся я.

– А у вас «сапожник», – взглянул он на Ивана Ивановича, который когда-то был сапожным колодником. – Где же вы, профессор и сапожник, так «намазались».

– У Автондилова. По декрету.

Тут все грохнули – и усталый чекист в кожаной тужурке, и четверо патрульных, и мы, грешные.

– Идите домой, товарищ профессор, – насмеявшись вволю, сказал хозяин комнаты.

– Не пойдем. Хотим на извозчике, – трезво оценивая наши возможности, сказал я.

Грузинское вино обнаружило неожиданные свойства. А скорее всего мы просто совсем ослабели за эту голодную московскую зиму.

– Что ж с вами делать? А впрочем… Посадите их на извозчика, – приказал хозяин комнаты патрульным и дружески с нами распрощался…

В начале 1920 года был объявлен конкурс на памятник «Освобожденному труду». 1 мая того же года у храма Христа Спасителя в Москве на месте снесенного памятника царю Александру III состоялась закладка памятника.

Набережная Москвы-реки была заполнена народом. Речь на митинге, посвященном закладке памятника «Освобожденному труду», произнес В. И. Ленин. В этой речи Владимир Ильич поставил перед искусством большую творческую задачу – прославить свободный труд.

По окончании митинга А. В. Луначарский предложил Владимиру Ильичу отправиться в Музей изящных искусств (ныне Музей изобразительных искусств имени А. С. Пушкина), где были выставлены проекты монумента «Освобожденный труд». Мне посчастливилось идти рядом с Лениным. Запомнилось, что кепку он нес в руке. По дороге говорили о субботнике, который состоялся в тот праздничный день утром.

В музее Владимир Ильич обошел выставку проектов. Ни один из них полностью не удовлетворил его. Некоторые из проектов футуристического плана вызвали в Ленине протест, другие он рассматривал сочувственно. Архитектор Вячеслав Константинович Олторжевский рассказывал впоследствии, что мой рисунок (макет я не успел приготовить) понравился Владимиру Ильичу. Это была устремленная ввысь, как бы летящая фигура женщины. Руки ее были распростерты, как крылья. Символизируя освобождение, с плеч спадали декоративные драпировки.

На выставке в Музее изящных искусств ощущалось засилье формалистов. Это удручало Ленина. И он не без иронии в адрес Луначарского, терпимо относившегося к формалистическим «искажениям», закончил разговор широко известной теперь фразой:

– Пусть в этом разбирается Анатолий Васильевич!

Почему-то эту ленинскую фразу чаще всего трактуют так, что, дескать, Владимир Ильич отстранился от спора, считая себя некомпетентным в вопросах искусства. На самом деле это тогда прозвучало как сделанное в иронической форме замечание в адрес Наркомата просвещения, отвечавшего за подготовку конкурса.

Анатолий Васильевич Луначарский был человеком страстным, увлекающимся, по сути своей новатором. Новое в искусстве действовало на него притягающе. Это было время, когда ломались старые устои жизни. Революция потрясла «тихую заводь» дореволюционного буржуазного искусства. Художники, ставшие на сторону революции, с горением и страстью искали новых путей в искусстве, чтобы наиболее ярко выразить чувства, разбуженные Октябрем. В свою очередь в народе отчетливо проявилась огромная тяга к искусству. В годы гражданской войны люди жили трудно, впроголодь, но это не отражалось на энтузиазме, на стремлении к красочному зрелищу, волнующему слову.

Рабочие, крестьяне, красноармейцы буквально рвались в театр и в цирк. Напомню триумфальные выступления перед рабочей аудиторией Шаляпина и американской танцовщицы Айседоры Дункан.

Как только народ стал хозяином культурных ценностей, сразу же изменилось отношение и к цирку. До революции большинство буржуазной интеллигенции рассматривало цирк как нечто «второсортное», стоящее «вне искусства».

В театральном отделе Наркомпроса активно действовала секция цирка. Перестройке цирка помогал сам нарком