Книга Иностранка. Филиал. Демарш энтузиастов. Записные книжки - Сергей Донатович Довлатов

и дело начинал вибрировать.

Маруся неуверенно спросила:

— Что же вы мне посоветуете?

Кокорев помедлил и затем сказал:

— А вы, Мария Федоровна, напишите.

— Что?

— Статью, заметку, что-то в этом роде.

— Я? О чем?

— Да обо всем. Детально изложите все, как было. Как вы жили без забот и огорчений. Как на вас подействовали речи Цехновицера. И как потом вы совершили ложный шаг. И как теперь раскаиваетесь... Ясно?.. Поделитесь мыслями...

— Откуда?

— Что — откуда?

— Мысли.

— Мыслей я подкину, — вставил Жора.

— Мысли не проблема, — согласился Кокорев.

Балиев неожиданно заметил:

— У одних есть мысли. У других — единомышленники...

— Хорошо, — сказала Муся, — ну, положим, я все это изложу. И что же дальше?

— Дальше мы все это напечатаем. Ваш случай будет для кого-нибудь уроком.

— Кто же это напечатает? — спросила Муся.

— Кто угодно. С нашей-то рекомендацией!.. Да хоть «Литературная газета».

— Или «Нью-Йорк таймс», — добавил Жора.

— Я ведь и писать-то не умею.

— Как умеете. Ведь это не стихи. Здесь основное — факты. Если надо, мы подредактируем.

— Послушай, мать, — кривлялся Жора, — соглашайся, не томи.

— Я попрошу Довлатова, — сказала Муся.

Кокорев переспросил:

— Кого?

— Вы что, Довлатова не знаете? Он пишет, как Тургенев, даже лучше.

— Ну, если как Тургенев, этого вполне достаточно, — сказал Балиев.

— Действуйте, — напутствовал Марусю Кокорев.

— Попробую...

В баре оставались — мы, какой-то пьяный с фокстерьером и задумчивая черная девица. А может, чуть живая от наркотиков.

Маруся вдруг сказала:

— Угости ее шампанским.

Я спросил:

— Желаете шампанского?

Девица удивленно посмотрела на меня. Ведь я был не один. Затем она решительно и грубо повернулась к нам спиной.

Мой странный жест ей, видно, не понравился. Она даже проверила — на месте ли ее коричневая сумочка.

— Чего это она? — спросила Муся.

— Ты не в Ленинграде, — говорю.

Мы вышли на сырую улицу, под дождь. Автомашины проносились мимо наподобие подводных лодок.

Стало холодно. Такси мне удалось поймать лишь возле синагоги. Дряхлый «чекер» был наполнен запахом сырой одежды.

Я спросил:

— Ты что, действительно решила ехать?

— Я бы не задумываясь села и поехала. Но только сразу же. Без всех этих дурацких разговоров.

— Как насчет статьи?

— Естественно, никак. Я матери пишу раз в год, и то с ошибками. Вот если бы ты мне помог.

— Еще чего?! Зачем мне лишняя ответственность? А вдруг тебя посадят?

— Ну и пусть, — сказала Муся.

И придвинулась ко мне. Я говорю ей:

— Руки, между прочим, убери.

— Подумаешь!

— В такси любовью заниматься — это, извини, не для меня.

— Тем более, — вмешался наш шофер, — что я секу по-русски.

— Господи! Какие все сознательные! — закричала Муся, отодвинувшись.

И тут я замечаю на коленях у шофера русскую газету. Механически читаю заголовки: «Подожжен ливийский танкер»... «Встреча Шульца с лидерами антисандинистов»... «На чемпионате мира по футболу»... «Предстоящие гастроли Бронислава Разудалова»...

Не может быть! Еще раз перечитываю — «Гастроли Бронислава Разудалова. Нью-Йорк, Чикаго, Филадельфия, Детройт. В сопровождении ансамбля...»

Я сказал шоферу:

— Дайте-ка газету на минуточку.

Маруся спрашивает:

— Что там? Покушение на Рейгана? Война с большевиками?

— На, — говорю, — читай...

— О господи! — я слышу. — Этого мне только не хватало!..

Операция «Песня»

Гастроли Разудалова должны были продлиться три недели. Начинались они в Бруклине, шестнадцатого. Далее шел Квинс. Затем, по расписанию, — Чикаго, Филадельфия, Детройт и, кажется, Торонто.

На афишах было выведено:

«Песня остается с человеком».

Ниже красовалась фотография мужчины в бархатном зеленом пиджаке. Он был похож на страшно истаскавшегося юношу. Такие лица — наглые, беспечные, решительные — запомнились мне у послевоенных второгодников. Мужчина был запечатлен на фоне колосящейся пшеницы или ржи. А может быть, овса.

Афиш у нас в районе появилось множество. В одном лишь магазине Зямы Пивоварова их было целых три. У кассы, на дверях и под часами.

Весь район наш был заинтригован. Все прекрасно знали, что у Муси — сын от Разудалова. Что Муся — бывшая жена приезжей знаменитости. Что встреча Разудалова и Муси будет полной драматизма.

Он — певец, лауреат, звезда советского искусства, член ЦК. Она — безнравственная женщина на велфере.

Захочет ли партийный Разудалов встретиться с Марусей? Побывает ли у нас в районе? Как на все это посмотрит Рафаэль?

Короче, все мы ожидали драматических событий. И они, как говорится, не замедлили последовать.

Газета напечатала статью под заголовком — «Диверсант у микрофона». Разудалова в статье именовали, например, «кремлевским жаворонком». А его гастроли — «политическим десантом». Автор, между прочим, восклицал:

«О чем поет заезжий гастролер, товарищ Разудалов? О трагедии еврейского народа? О томящейся в узилище Ирине Ратушинской? О загубленной большевиками экономике? А может, о карательной психиатрии?

Нет!

Слагает он другие гимны. О труде на благо родины. О пресловутой дружбе. О так называемой любви...

И дирижирует всем этим — комитет госбезопасности!

Зачем нам гастролер с Лубянки? Кто за всем этим стоит? Каким послужит целям заработанная им валюта?!.»

И тому подобное.

Статейка вызвала довольно много шума. Каждый день печатались все новые материалы. Целая дискуссия возникла. В ней участвовали самые значительные люди эмиграции.

Одни сурово требовали бойкотировать концерты. У других сквозила мысль — зачем? Кто хочет, пусть идет. Едим же мы советскую икру. Читаем ведь Распутина с Беловым.

Самым грозным оказался публицист Натан Зарецкий. У него была идея Разудалова похитить. Чтоб в дальнейшем обменять его на Сахарова или Ратушинскую.

Зарецкого поддерживали ястребы, которых оказалось большинство. Ходили слухи, что в концертный зал подложат бомбу. Что у входа будут якобы дежурить патрули. Что наиболее активных зрителей лишат восьмой программы и фудстемпов. Что организатора гастролей депортируют. И прочее.

Я позвонил Марусе:

— Ты идешь?

— Куда?

— На вечер Разудалова.

— Пойду. Назло всем этим чокнутым борцам за демократию. А ты?

— Я и в Союзе был к эстраде равнодушен.

Муся говорит:

— Подумаешь! Как будто ты из филармонии не вылезал...

Потом она рассказывала мне:

«Концерт прошел нормально. Хулиганов было трое или четверо. Зарецкий нес таинственный плакат — «Освободите Циммермана!» На вопрос: «Кто этот самый Циммерман?» — Зарецкий отвечал:

— Сидит за изнасилование.

— В Москве?

—