Книга Сон №9 - Дэвид Митчелл

– Что было потом?

– Пришла тетя Толстосум и увела ее в спальню. Я слышала…– Андзю глотает слезы.– Она плакала.

– Мама плакала?

– Тетя Толстосум вернулась и сказала, что если я кому-нибудь расскажу об этом, то может прийти плохой доктор и забрать маму.– Андзю хмурится.– Поэтому я вроде как заставила себя об этом забыть. Но не по-настоящему.

Ухает сова.

Я должен заснуть. Андзю покачивается, медленно-медленно.

Вдалеке лает собака, потревоженная реальностью или воспоминанием.

– Не езди завтра в Кагосиму, Эйдзи.

– Я должен ехать. Я защитник.

– Не езди.

Я не понимаю.

– Почему?

– Тогда поезжай. Мне плевать.

– Всего на два дня.

– Андзю кричит:

– Не ты один можешь совершать взрослые поступки!

– Что ты хочешь сказать?

– Я-то знаю, а ты догадайся!

– Что ты хочешь сделать?

– Узнаешь, когда вернешься со своего футбола!

– Скажи!

– Я тебя не слышу! Ты в Кагосиме!

– Скажи! – Я встревожен.

– В голосе у нее злорадство:

– Увидишь. Увидишь.

– Все равно, кому интересно, что ты там задумала?

– Утром я видела жемчужную змею!

Теперь я уверен, что она врет. Жемчужная змея – это глупая сказка, которую бабушка рассказывает, чтобы нас напугать. Она говорит, что эта змея жила в амбаре семьи Миякэ еще до того, как она сама родилась, и что она появляется, чтобы возвестить о приближении смерти. Мы с Андзю давным-давно перестали в нее верить, только бабушке это невдомек. Мне обидно, что Андзю думает, будто меня можно запугать и заставить повиноваться россказнями о жемчужной змее. Мартовская птица-полуночник пытается вспомнить свою песню. Она то и дело выбивается из темы и начинает заново. Каждую весну я вспоминаю эту птицу, а к сезону дождей снова забываю. Потом мне все же хочется помириться с сестренкой, но она уже спит или притворяется спящей.

* * *

Я и не заметил, как стрелки «Фудзифильма» контрабандой протащили три часа через границу времени. До рассвета еще часа два. Ночь сплела уже три четверти своей липкой паутины. На работе я весь день буду как выжатый лимон. Госпожа Сасаки предупредила, что в субботу дел больше, чем в будни, потому что те, кто едет на работу, лучше следят за багажом, чем те, кто в выходные отправляется за покупками или с пятницы гуляет всю ночь напролет, кроме того, многие ждут субботы, чтобы прийти забрать то, что потеряли. Наверно, повсюду будут крутиться репортеры, вынюхивая что-нибудь новенькое про господина Аояму. Бедняга. Внезапно и бесцеремонно, словно пуля над ухом, звонннннннннит телефон. Этот буравящий звук вселяет чувство вины и страха. Телефон звонннннннннит. Странно. Телефон появился у меня только на прошлой неделе. Никто не знает моего номера. Телефон звонннннннннит. А вдруг это какой-нибудь извращенец забавляется, выбирая номера наугад? Стоит ответить, и моргнуть не успею, как этот психопат окажется в моем душе. Ни за что. Телефон звонннннннннннит. Бунтаро? Что-то случилось? Но что? Телефон звонннннннннит. Стоп. Мой номер знают в «Осуги и Босуги» – допустим, одна из коллег Акико Като прочитала мое письмо прежде, чем та пустила его в машинку для резки бумаг, и невольно прониклась сочувствием к моему положению. Она связывается с моим отцом, которому приходится ждать, пока уснет его жена, прежде чем собраться с духом и позвонить мне. Он прячет свой хриплый, торопливый шепот в закрытой комнате. «Возьми трубку!» Телефон звонннннннннит. Пора делать выбор. Нет. Пусть он замолчит. «Возьми трубку!» Я слетаю со своего футона, цепляюсь ногой за крючки застежки, спотыкаюсь о футляр от гитары и кидаюсь к трубке.

– Алло!

– Гони голод вон – съешь пиццу Нерон! – поет мужской голос.

– Алло!

– Гони голод вон – съешь пиццу Нерон! – Мужчина слегка раздражен.

– Да, вы это уже сказали.

– В жизни не сочинял такого глупого джингла! – Голос становится мягче.

– Я тоже.

– Слушайте, молодой человек, вы принесли нам в офис флаеры, в которых говорится, что первые двести человек, которые позвонят вам до или после часа пик и пропоют: «Гони голод вон – съешь пиццу Нерон!» – получат бесплатно пиццу среднего размера на свой выбор. Что я сейчас и проделал. Я хочу свою обычную «Камикадзе»: корж с моцареллой, банан, перепелиные яйца, гребешки, тройная порция чили, чернила осьминога. Перец не режьте. Я люблю его сосать. Дайте сосредоточиться. Итак, попал я в число первых двух сотен или нет?

– Это шутка?

– Лучше бы это было не так. Я всю ночь на работе и просто умираю от голода.

– Похоже, вы ошиблись номером.

– Не может быть. Это пиццерия «Нерон», так ведь?

– Нет.

– Вы уверены?

– Ага.

– Означает ли это, что я побеспокоил частное лицо в четвертом часу утра?

– Угу.

– Мне очень, просто ужасно жаль. Я не нахожу слов.

– Не беспокойтесь. Все равно у меня бессонница.

– Простите, я говорил с вами так пренебрежительно! Я думал, вы – один из этих болванов, разносчиков пиццы.

– Ничего-ничего. Но если говорить о пицце, у вас очень странный вкус.

Он с затаенной гордостью прищелкивает языком. Он старше, чем я думал.

– Я сам ее изобрел. В «Нероне» ее прозвали «Камикадзе» – я однажды слышал, как девушка, что принимает заказы, говорит так повару. Тут весь секрет – в банане. Он склеивает все. Так или иначе, не смею отнимать у вас время. Еще раз примите мои самые искренние извинения. Моему поступку нет прощения. Нет прощения.– Он вешает трубку.

* * *

Я просыпаюсь в одиночестве. Летние звезды в окне почти совсем растаяли. Футон Андзю лежит на полу, небрежно отброшенный. Так похоже на Андзю. Снова забралась на крышу? Приподнимаю москитную сетку.

– Андзю? Андзю!

Ветер раскачивает бамбук, и слышится кваканье лягушек. Прекрасно. Хочет дуться, пусть дуется. Через пятнадцать минут я уже оделся, позавтракал и шагаю по дороге к порту Анбо со своей спортивной сумкой и новой бейсболкой, которую Андзю купила для меня на карманные деньги, подаренные дядей Асфальтом. Я ловлю взглядом паром на Кагосиму, освещенный, как звездолет на стартовой площадке, и от волнения у меня бегут мурашки по коже. Наконец-то этот день настал. Я еду в Кагосиму, один и я отказываюсь чувствовать себя виноватым из-за того что покидаю свою глупую завистливую сестрицу на одну-единственную ночь. Отказываюсь. Да и можно ли верить в то, что она ночью наговорила о нашей матери? В последнее время она какая-то странная. Метеор оставляет царапину на темном пурпуре неба. Темный пурпур неба стирает царапину метеора. И тут мне в голову приходит грандиозная мысль. Это самая замечательная мысль в моей жизни. Я буду тренироваться, тренироваться и тренироваться и стану таким выдающимся футболистом, что в свой двадцатый день рожденья буду сражаться за Японию против Бразилии в финале Кубка мира. На шестидесятой минуте Япония будет проигрывать восемь – ноль, тогда меня вызовут на замену, и я сделаю три хет-трика[39]подряд к концу дополнительного времени. Я буду в газетных и теленовостях по всему миру. Мама так гордится мной, что бросает пить, но самое главное – отец видит меня, узнает и едет в аэропорт встречать самолет нашей команды. Конечно, Андзю тоже там, вместе с мамой, и мы воссоединяемся на глазах у всего мира. Как здорово. Как просто. Я весь горю от собственной гениальности и обретенной надежды. В одном из домиков Анбо светится огонек, а когда я прохожу по висячему мосту, то вижу всплеск на воде. Прыгает лосось.