Книга Сто глупых идей - Ник Венджинс

Боль пронзила меня насквозь. Я отвернулась к окну, изо всех сил закусив внутренние стороны щек, дабы не расплакаться.

Он рассказал именно то, что и произошло в моей жизни. В последнее время я научилась не вспоминать, как была разграблена моя сокровищница – мой первый брак, длившийся в течение четырех лет. Господи, четыре года витать в облаках и обманах... верить на слово... ждать и надеяться... прощать... и видеть, как сквозь щели улетает моя женская сила, однажды доверчиво отданная в руки другому человеку. 

Двойное предательство, уже однажды уничтожив меня, похоронив со словами «Не бывает большей лжи», вновь тянет ко мне свои ядовитые щупальца. Этот ненасытный монстр, во что бы то ни стало, вознамерился проучить меня за дерзкие клятвы, в сердцах брошенные в мировое пространство:

«Я никогда не посмотрю в сторону женатого мужчины! Никогда не причиню невыносимую боль другой женщине, верящей, любящей, ждущей... Никогда не позволю ей испытать то, через что прошла сама»

Сколько мне потребовалось времени, чтобы хоть как-то восстановиться? Почти вдвое больше по временной шкале и несоизмеримо больше по душевным затратам.

Все психотерапевты, которые пытались вытащить меня, твердили практически одно и то же: я должна полюбить саму себя, должна простить и научиться смотреть на ситуацию отстраненно, должна понять, что я – не придаток, не бесплатное приложение к тому, который меня предал, а самостоятельная личность, идущая своим неповторимым путем...

Господи, они вообще себя слышат?!! Простить? Да как, как такое можно простить?! Боль от этого всё равно никуда не денется, такое не забудется и не растворится в памяти, не исчезнет.

Выйдя замуж в восемнадцать лет, я уже к двадцати двум годам оказалась сломанной, разрезанной на множество частей и выброшенной за черту нормальной жизни молодой женщиной. Чтобы собрать себя воедино, склеить все эти кровоточащие сердечные осколки, я потратила семь долгих лет.

Нет, я не жила эти годы. Скорее существовала в неком зазеркалье, где мне ежедневно устраивали показы одного и того же мучительного фильма. Повторы, по идее, должны были бы притупить боль. Но это только в теории, а на практике всё происходило с точностью до наоборот.

Задыхаясь в этом адском пекле, я упрямо поднималась с колен, но не из-за жажды жизни, как полагали всевозможные лже-врачеватели. Нет, никакого желания жить в изуродованном, перевернутом мире у меня уже не осталось. Я просто хотела доказать своим никчемным существованием, что возможно жить и не причинять никому боли; жить так, чтобы твои белые одежды не пачкали чужие – темные.

Как скоро выяснилось, это совершенно невозможно. Так или иначе, я всё равно причиняла боль, хотя бы тем, что не желала примерять платье с чужого плеча и сапоги с чужой ноги; не желала рядиться в испачканные одежды чуждого мне фасона; не желала прощать и понимать то, что моя душа была не в силах принять. 

Одиноко ползая в потемках по жгучим углям, я превращала свою исковерканную душу в пепел; я надеялась, что она отлетит, но нет – она крепко сидела в тщедушном теле – униженном, растоптанном, оскверненном и противном мне самой. Я ранила руки о собственные острые слезы и кровавыми ладонями старалась отгородиться от мира, но он настигал меня снова и снова. И вот теперь мир показывал мне всё ту же ситуацию, но уже с другого ракурса, терпеливо обучая... и давая возможность испить всю горечь до самого дна... Зачем, кому нужна эта изощренная пытка?.. Неужели мне самой? Я не верю в это, ибо подобного извращения не существует в природе. Здоровое дерево не начнет рубить само себя.

Столько лет прошло, а я до сих пор не могу заставить себя позвонить матери. Их дочка – моя самая младшая сестра, судя по фотографиям, которые мне с настойчивостью садистки из концлагеря каждую неделю шлет родная мамочка, - очаровательная малышка. Дитё, не виноватое ни в чем, рассматривает мои фотографии, сравнивает меня с собой... учит стишки в подарок своей старшей сестричке, которую мечтает увидеть...

Мама не нарадуется на нее и говорит, что Регина очень похожа на меня: тот же овал лица, блондинистые кудрявые волосы, но губы и глаза – его. 

Губы, что лгали мне, и глаза, что лили искаженный свет.

Глава 8

Весь полет меня развлекала Инга своей бесконечной трескотней, в то время как Полина сидела, погруженная в свои мысли. Я неотрывно следил за девушкой, но, в конце концов, не выдержал, поинтересовавшись:

- О чем задумались, Полина?

Она вздрогнула, переведя на меня какой-то затравленный взгляд.

- Ни о чем конкретном. Хотя, постойте, всё же думаю: об этом шикарном воздушном судне. Я даже и представить себе не могла, как это: летать на личном самолете. А где же ваш деловой партнер, которому принадлежит сей инопланетный борт?

- Он прилетит через пару дней в Чехию, - по-хозяйски развалившись в кресле рядом со мной, промурлыкала Инга, да с таким видом, будто делала одолжение своим пояснением. Меня это жутко покорежило, терпеть не могу подобный тон, так и хочется осадить.

- Ясно, - отвернувшись к иллюминатору, процедила Полина, и, вдев наушники в уши, включила плеер.

Такая расслабленная, притягательная... сидит напротив и смотрит на розовеющие облака, а отблеск солнечного света оставляет на лице девушки свои закатные поцелуи...

Поднявшись, я сделал вид, будто собираюсь в туалетную комнату, но резко притормозил, опустившись к Полине и вслушиваясь.

- Что такое? – рассердилась она, когда мои волосы коснулись ее головы.

- Простите, мне просто стало любопытно, что вы слушаете, - не сдержав улыбку, ответил я.

- Хулио Иглесиаса.

- Я узнал его голос. Вы знаете испанский или просто так слушаете, из-за мелодий и голоса?

- Учила в институте. Не могу сказать, что прямо знаю, но кое-что понимаю.

- Странно, что вы умолчали об этом, когда вас принимали на работу, - сузила свои чернющие глаза Инга.

- Это потому, что я, в самом деле, очень плохо говорю на испанском, - пожала плечами Полина, - вот поэтому и не указала в резюме.

- Обычно все наоборот пытаются указать как можно больше навыков, а вы утаили, – удивился и я подобной скромности.

- Потому что она испанский, наверное, начала учить не далее, как три месяца назад, а теперь заливает, скромной себя выставляет, - искривив губы в желчной ухмылке, предположила Инга, при этом окатив Полину таким токсичным взглядом, что я сам чуть не отравился от «испарений». Но Полина, надо отдать ей должное, с достоинством и с совершенным спокойствием пережила неприятный момент, даже не поддавшись на провокацию.

- Испанский красивый язык, я бы с удовольствием попрактиковалась, - переведя на меня более чем смелый взгляд, вдруг заявила Полина, и всё во мне вспыхнуло в ответ.

Боже, я горел, как на костре инквизиции, и был готов устроить ей «практику» прямо там, в салоне самолета.