Книга Ставка на стюардессу - Мария Жукова-Гладкова

Ему было около восьмидесяти лет, но он оставался крепким и очень здоровым для своего возраста мужчиной. Он купался в проруби, обливался ледяной водой, много гулял, таблетки принимал в случае только самой крайней необходимости, предпочитая народные средства. Врачей не жаловал. Он был галантен с женщинами любого возраста и давал каждой почувствовать, что она женщина. Но сам после смерти жены, вроде сорок лет назад, больше не женился. Мне он сказал, что не женился потому, что вторую смерть близкого человека пережить не сможет. Он понял это тогда, когда сам еще был относительно молодым мужчиной. У него всегда жили коты, «оставшиеся без попечения хозяев». Синеглазов лично знал многих зоозащитников и участвовал в пристраивании животных. Мне он говорил, что пожилому человеку нельзя брать котенка или щенка, чтобы тот потом не оказался на улице, в приюте или его не усыпили, когда животному еще жить и жить. А поскольку он берет взрослых животных, у которых умерли хозяева, он продлевает им жизнь в домашних условиях. И сам получает удовольствие от общения с ними. Хотя расставаться все равно очень тяжело. Симеон Данилович неоднократно предлагал взять кота мне. Но поскольку я летала, это было нереально. Значит, нужно искать кого-то, кто будет кормить животное в мое отсутствие. Потом я взяла бабу Таню, затем мать Андрея… В доме Ивана или, правильнее будет сказать, на участке Ивана жили две лайки, которыми занимался мужчина из семейной пары, работавшей на Ивана. Да и я была беременна, родился Мишенька… Возможно, я возьму кота для сына, когда он немного подрастет. Сейчас мне точно было не до кота в дополнение ко всему тому, что вдруг свалилось мне на плечи.

Тогда, на третьем курсе, я поразилась квартире Синеглазова в старом фонде. Я еще ни разу в таких не бывала. Это было настоящее родовое гнездо потомственных интеллигентов – как я такие гнезда представляла. Я поразилась количеству книг. Квартира утопала в книгах. Они, казалось, лежали везде, а не только стояли в книжных шкафах и на полках. Правда, Симеон Данилович уже давно освоил компьютер и смартфон, хотя современная техника на фоне старинной мебели смотрелась странно. Мы пили чай из старинного фарфора на накрахмаленной скатерти. У Синеглазова убиралась соседка, которая точно знала, что вещи нельзя перекладывать. Но она «правильно» стирала белье и прекрасно готовила. Симеон Данилович и сам умел готовить, но не любил. Он всегда придерживался старых традиций, накрывая на стол. Гостей он принимал в комнате, сделать это в кухне для него было немыслимо, всегда накрывал стол накрахмаленной скатертью, а не клеенкой. Я не могла представить, чтобы Симеон Данилович ел со сковородки или из кастрюльки, как делала я, когда жила одна.

– Что привело вас ко мне, Дашенька? – спросил Синеглазов, когда я была студенткой третьего курса.

Я спросила, является ли он потомком тех самых Синеглазовых, банкиров, известных еще в позапрошлом веке. Он подтвердил, что является.

Я спросила, знает ли он про побочную ветвь – про девочку, рожденную балериной от банкира Синеглазова и отданную на воспитание. Я не думала, что Симеон Данилович как раз из этой ветви. Девочка же сменила фамилию.

Но Синеглазов рассказал про еще одну смену фамилии его отцом – сыном репрессированного финансиста.

– Да, Даша, мы с тобой, можно сказать, родственники. И мне было бы интересно узнать, что известно тебе о наших предках.

Тогда он впервые назвал меня на «ты». Но я же получалась молодой родственницей!

Я протянула ему дневники Аполлинарии Антоновны Пастуховой.

Симеон Данилович взял их читать, а потом вернул с указанием отвезти в Карелию и спрятать где-то в доме бабы Тани, даже подарил железную коробку и обернул тетради вощеной бумагой, а потом тканью.

– Там есть подпол? – спросил он.

Я кивнула.

– Пол земляной?

Я опять кивнула.

– Зарой. И глубоко зарой. С домом может произойти все что угодно… Тетради должны сохраниться.

Причину такого указания он мне тогда не объяснил. Я не спросила. Мы не были тогда еще близко знакомы. Мы не были близкими людьми. Мы не доверяли друг другу. Мы присматривались, то есть он присматривался, а мною двигало простое женское любопытство. Мне было крайне интересно прочитать эти дневники – про людей, которые оказались моими предками. Ведь родственников у меня, можно считать, не было. Одна старенькая баба Таня. Я хотела знать свои корни.

Я на самом деле через некоторое время съездила в Карелию, потому что нужно было заниматься переоформлением пенсии бабы Тани, а она поехать не могла. Я закопала тетради, только не в подполе, а в месте, которое посчитала более надежным.

Симеон Данилович их отсканировал. У меня тоже были сканы каждой страницы дневников. И добраться до этих сканов мог только очень хороший компьютерщик. «Прятать» я умела. В свое время меня этому специально обучил Андрей.

Мне Симеон Данилович признался: ему пришлось приложить массу усилий, чтобы добыть часть информации, которая содержалась в дневниках. Эх, если бы он прочитал их много лет назад… Он вообще не знал, что Аполлинария Антоновна их вела.

– Вы знали, что мы с вами… родственники? Ведь Салтыковых даже в царской России было много.

– Знал. И всю историю твоей жизни знаю. Мы должны были встретиться… Я присматривался к тебе, как ты видела. Я пытался понять, что ты из себя представляешь. Ведь ты последняя из Салтыковых. Но ты, конечно, еще можешь родить детей.

Тогда профессор очень глубоко задумался. Я не торопила.

Он сказал мне, что лет с двенадцати знал историю своей семьи. У его родственников было принято посвящать в нее детей. Считалось, что нужно знать свои корни. Нужно знать, кто чего добился, кто как пострадал, нужно знать как можно больше, чтобы избежать ошибок, допущенных предками, и использовать их достижения и находки. Но Симеона Даниловича интересовала не только девочка, рожденная балериной от банкира Синеглазова в царской России, но и остальные дети, воспитанные Аполлинарией Антоновной.

– Удивительная была женщина, – сказал мне профессор Синеглазов. – Если бы сохранилась ее могила, я бы на нее съездил.

В мой следующий отпуск я отправилась в Карелию, чтобы попытаться ее найти. Но мои усилия успехом не увенчались. Слишком много времени прошло. Аполлинария Антоновна не была ни государственным деятелем, ни ученым, не достигла высот ни в одном виде искусств.

После революции 1917 года петрозаводский гарнизон сразу же поддержал новую власть. Но с поставками хлеба в Карелии было не меньше проблем, чем в Петрограде, из которого Аполлинария Антоновна бежала с тремя детьми в надежде, что у родственников в Карелии им будет проще.

Судя по дневникам, они выжили благодаря дарам леса, рек и озер. Но один ребенок все равно умер.

После революции 1917 года

Грянула революция. В Петрограде был голод. Аполлинария Антоновна приняла решение уехать из города вместе с младшими детьми и уже выросшим парнем Салтыковым, который давно мечтал жить в деревенском доме.