Книга Дверь в чужую жизнь - Галина Щербакова

- Спускайтесь быстро к машине, я сейчас! Возьми себя в руки, Катерина!

«Откуда он ее знает?» - морщила лоб Машка, а мама уже сунула ей в руки сумки, сетки и закричала Павлику:

- Чего застыл! Бери чемоданы, внизу машина!

- Какая машина? - спросил Павлик, ощущая на рубашке след Милкиной слезы и испытывая при этом какую-то глупую радость.

- На колесах! - не выдержала Катя, а он не мог понять, почему она так кричит и так на него смотрит, будто он сделал что-то гадкое, непростительное.

- Надо же сказать им «до свидания», - робко напомнил Павлик.

- Не надо! - Катя схватила самый тяжелый чемодан.

- Но почему? - сердился Павлик. - Почему?

- Поверь, что не надо! Поверь, не спрашивая… Ну, поверь единственный раз… - У Кати тряслись руки, и пятно было ужасно, и смотрела она на Павлика так, как не смотрела никогда, - умоляюще и в то же время отстраненно. Будто они сейчас расстанутся навсегда и с этим уже ничего нельзя поделать. И потому, что он ни разу не видел мать такой, и потому, что сам он сейчас чувствовал себя растерянным и слабым, он сказал:

- Хорошо. Пошли.

Катя метнулась к балкону и с ожесточением повернула все три закрывающие дверь ручки. С визгом проехала по карнизу штора, в комнате стало сумрачно, печально и тихо. Просто вообразить невозможно, что кто-то здесь недавно кричал и плакал.

Тимоша привел Милку в ее комнату.

- Сними ты это платье! - сказал он ей. - Ей-богу, оно тебе не идет!

Милка покорно, шмыгая носом, пошла в ванную и начала стаскивать узкое платьице… Она ощущала себя настолько опустошенной, что ей можно было давать любые указания. Но в то же время опустошение казалось сладким и освобождающим. Будто сама по себе возгорелась рухлядь, которую только по лености не сожгли раньше, а теперь она исчезла, и все тому рады. Как хорошо! Сейчас она переоденется и пойдет к ним. Она их проводит, ведь смешно задерживать - у них путевки. Но они обязательно на обратной дороге заедут. Значит, главная задача вернуться к этому времени из Болгарии.

Так она думала, освобождаясь от платья, как от засохшей и отмершей кожи, но оно не снималось, цеплялось, потому что «молнию» она расстегнуть забыла…

А Тимоша в это время вышел к Ларисе и сказал:

- Держи ее как можешь… Я их сейчас отвезу на вокзал.

- Что за спешка и при чем тут ты? - спросила Лариса.

- Я альтруист, - пошутил Тимоша. - Вижу - женщина с детьми, а у меня четыре колеса…

- Знаешь, - засмеялась Лариса, - они из Северска… Я помню, ты когда-то туда ездил в командировку… Может, это твоя знакомая?

- Признаю себя виновным. Знакомая.

- А! - сказала Лариса. - А говорил - альтруист…

- Держи дочь! - приказал Тимоша и пошел к выходу.

Лариса повернула ручки балконной двери и подумала: «А мальчик мог бы прийти и сказать "до свидания"». Как они с ним говорили: прощение - доблесть? Странные категории извлекли на свет. Вообще странный мальчик. Не от мира сего. Что такое эти маленькие города? Никогда она в них не была… Коля, между прочим, был в Северске… Еще до нее. Ходил на байдарках. Как тесен мир… А самолеты совсем превратили пространство в фикцию. Хорошо это или плохо? Все, что сближает, хорошо… Собственно, почему надо держать Милку? Пусть бы она их проводила. Успеют они с ней собраться тысячу раз. Или Милка и там устроила скандал? С нее станется. У нее никаких сдерживающих рычагов. Что хочу, то и делаю.

Милка вышла из ванной с прилипшими ко лбу волосами. Какая-то покорная и притихшая.

- Я провожу их, мам, а потом соберусь… Ладно?

- Знаешь, по-моему, они уже уехали… Их Тимоша повез…

- Уехали? - спросила Милка. - Уехали?

- Только что… Я слышала, как хлопнула дверца… Я знаю звук Тимошиной дверцы.

Она нашла на вокзале Тимошу. Он стоял перед раскаленным плацкартным вагоном, смотрел в окно и видел какие-то сумки, авоськи, локти, ноги… В вагон было продано больше билетов, чем мест, стоял шум и гам. Как хорошо, что он посадил их, лишь только подали состав. Кто успел, тот и сел. Правда, этот странный мальчик сразу стал освобождать свою полку для какой-то женщины, но он, Тимоша, послал эту тетку очень далеко. К бригадиру поезда. И вообще загораживал их телом, потому что у Кати был безумный вид и ее вполне могли принять за больную. А ненормальный взрослый ребенок по имени Павлик все вылезал со своей железнодорожно-посадочной вежливостью. Интересно, это в нем глубоко или только внешне? На такое мелкое благородство - место уступить, руку протянуть - и Коля способен. Он это даже любит. Любит выглядеть. Правда, недавно признался ему, Тимоше: «Устаю от этого… От вежливости». - «Да потому, что она у тебя как искусственная нога… Трет в сочленении…» Коля шутливо дал сдачи, и разошлись вничью.

Тимоша сказал ему правду про искусственную ногу. Если этот мальчик - Колин сын, а судя по рыжине и некоторой лопоухости, так и есть, то вполне можно себе представить, что когда-нибудь и у него от вежливости сведет скулы. И он отбросит ее к чертовой матери, как что-то мешающее. И ему, естественному, сразу станет легче?

Коля с возрастом охамел весьма, а какой был аспириновый ребенок! Тимоша дважды хотел его убить. Первый раз мальчишкой. Дрались они тогда по-страшному, до сих пор у него осталось ощущение горлышка бутылки, зеленой, бугристой, которую он разбил об угол дома, предвкушая, как острыми рваными краями вспорет сейчас брюхо этому холеному, чистенькому мальчику. Все самое отвратительное воплощалось тогда для Тимоши в Коле, представителе какой-то другой, «стильной» жизни. Он презирал себя за то, что ему тоже хотелось вот так небрежно разменивать в табачном киоске большие бумажные деньги. В общем, Колю решили побить, а в драке - Коля оказался сильным - пришло к Тимоше это страшное желание убить. Потом были милиция, и Колины родители, и их непонятное всем желание выручить Тимошу. Выручили - приручили. И он почему-то полюбил Колю, как любили его все. А может, и больше, потому что никто, кроме него, не сжимал в руках зеленое горлышко. Все чувства, которые Тимоша испытывал к этой семье, имели какое-то бутылочное происхождение. Признательность, благодарность, уважение - все стало острым, обнаженным, будто, не преуспев в убийстве, силы Тимоши были брошены на другой эмоционально-производственный участок - любви.

А потом, однажды, он еще раз захотел Колю убить. Он вернулся тогда из «командировки» в Северск. И хоть родители Коли не велели ему рассказывать сыну ни о телеграмме, ни о поездке, он собирался это сделать. Тимоша в самолете промечтал предстоящий разговор с Колей. Он расскажет ему, как прилетел, как ждал ее на улице… «Какая она?» - спросит Коля. И Тимоша расскажет, какая.

«В платочке, а на лбу челочка по самые-самые брови. Глупая, брови прячет… Они ведь у нее красивые. Раньше это называлось соболиные…» - «Э, черт! - скажет Коля. - И влип же я тогда…»