Книга Эффект бабочки - Карин Альвтеген

Мы спускаемся вниз по лестнице в школьный двор. Кента первым успевает заметить мою сестру. Я иду по направлению к столовой, но рыбак рыбака видит издалека – Кента смотрит в другом направлении и находит ее в беседке курильщиков. В самом крутом месте школы, где тусуются «интересные личности». Это не место для слабаков. Дороти стоит и курит в компании пяти девочек, и первое, что промелькнуло у меня в голове – как скрыть от мамы запах сигарет. В какое-то мгновение мне удается рассмотреть сестру. Как она закидывает назад распущенные волосы, как держится – каждое движение безошибочно. Ее врожденная уверенность в себе. Девочки стоят кружком, но даже на расстоянии очевидно, что флюиды уверенности исходят именно от Дороти. Откуда берется эта мистическая способность? Неужели красота действительно играет столь важную роль? Возможно, харизма питается постоянным восхищением окружающих, это многое бы объяснило.

Первым идет Кента, следом – его компания. Я замыкаю процессию и ругаю себя за то, что меня так легко уломали. Впервые приближаюсь к беседке курильщиков.

– Салют. – Кента смотрит на Дороти, и другие девочки отступают, образуя за ней плотную стенку. – Можно стрельнуть сигаретку?

Она делает затяжку, как бывалый курильщик, одновременно измеряя его взглядом.

– Да, пожалуй.

Дороти вынимает из кармана куртки пачку «Принца» и вытряхивает из нее сигарету. Я наблюдаю за происходящим. Меня пронзает мысль о том, как странно, что мы живем с ней в одной комнате. Конечно, папа сколотил книжный шкаф, чтобы разделить нам пространство, но только здесь, в беседке курильщиков, я осознала, насколько в действительности велика дистанция между нами. Она так редко бывала дома. Никто не интересовался, где мы проводим время, лишь бы вовремя возвращались домой. И друг друга мы тоже не спрашивали. Дома она большую часть времени валялась в кровати и, надев наушники, слушала записи Элиса Купера и Uriah Heep. Я же предпочитала слушать Гилберта О'Салливана и Теда Йердестада[11].

– Будиль говорит, что ты ее сеструха.

Дороти бросает на меня взгляд, смысл которого трудно понять, и делает еще одну затяжку, демонстративно выпуская дым в моем направлении.

– Ну, допустим. А что?

– Да нет, так, ничего, просто интересно.

– А ты сам-то кто такой?

Кента усмехается и смотрит в сторону своей свиты. Я сразу понимаю, что произошло, – Дороти заставила его почувствовать себя неуверенно. Явный лидер, Кента редко встречал сопротивление, и даже если сестра вела себя так без всякого умысла, почувствовав сопротивление, он узнал в ней ровню. Эта впишется в постоянный состав обитателей беседки курильщиков. Однозначно.

– Я – Кента. А тебя-то как зовут?

– Дорран.

Он тушит ногой окурок.

– Ну хорошо, Дорран. Мы с тобой еще точно увидимся. Спасибо за сигаретку.

Кента поворачивается и уходит. Мы, статисты, следуем за ним. За спиной раздаются смешки, и я осознаю, что Дороти уже достигла высот, которые для меня остаются недостижимыми даже сейчас, когда я наконец учусь в девятом классе.

С годами я в мыслях неоднократно возвращалась к тем, кто правил бал в той беседке курильщиков. Они, по сути, прожгли свою жизнь уже тогда. Это было время их величия. Их статус, к которому мы, другие, так стремились, достигался за счет правильного отношения к жизни, на самом деле сводившегося к минимальным усилиям с их стороны. Мы были подлеском в тени их крон – ходили на все уроки, делали домашние задания и ждали, когда придет наше время. Я слышала, что многие ученики, подобные мне, позже занимали ответственные должности. О некоторых даже писали газеты. Но кто я такая, чтобы судить о других? Я знаю только, что произошло с Дороти. Да еще с Кентой. Когда я видела его в последний раз, он спал на скамейке в метро. Несколько лет спустя я прочитала объявление о его смерти.

«Мой сын Кент Ландстрём. Похороны уже состоялись».

Ему исполнилось тридцать два.

Не думаю, что они с Дороти когда-нибудь были парой. Возможно, кратковременно, на какой-нибудь вечеринке или вроде того, но Дороти очень рано стала искать компании значительно более взрослых парней. Или, может быть, все было наоборот? Мне очень мало известно о том, чем она занималась в те годы. Дома интенсивность конфликтов нарастала, и Дороти бунтовала всеми возможными способами, особенно если это раздражало маму. Более того, она проверяла границы дозволенного далеко за пределами родительских представлений об окружающем их мире. Об этом она помалкивала, и то немногое, что я знала, доходило до меня в виде слухов через одноклассницу по гимназии. Ее сестра была с Дороти одного возраста. Говорили о бурных вечеринках в центре города, о мужчинах, употреблявших наркотики и ездивших на дорогих авто, один раз одноклассница отвела меня в сторону и стала утверждать, что видела фотографию Дороти в обнаженном виде. Я не знала, чему верить и уж тем более что делать. Естественно, я ничего не рассказала об этом дома. Мама искала утешение в гороскопах еженедельных изданий и увеличивала дозу успокоительных. Папа, как обычно, держался в стороне от разборок, а Дороти возвращалась домой все позднее. Если вообще возвращалась.

И вот наступили дни, когда ситуация достигла апогея. Дороти только что окончила девятый класс и, несмотря на предупреждения учителей и мамины нотации, не была аттестована. Слишком много прогулов. Мать в ярости, отец разочарован, а Дороти лежит в кровати, нацепив наушники, и отказывается с кем-либо разговаривать. Я сижу со своей стороны книжного шкафа и через щелку вижу, что она плачет. Меня переполняют противоречивые чувства. Часть меня хочет успокоить Дороти. Перейти на ее сторону и сказать, что все наладится. Другая часть утверждает, что сестра сама во всем виновата, в глубине души я очень устала от всех ее выходок. От ее безжалостности. Она делает, что ей заблагорассудится, а меня оставляет расхлебывать последствия. Ведь именно мне приходится обуздывать мать.

Сестра стала мне совсем чужой, я не могу больше доверять ей. Каждый раз, когда она смотрит на меня, я предугадываю этот черный блеск в ее глазах. Он пугает меня, и я не знаю, как будет воспринято мое утешение. Поэтому до самой ночи мы и словом не перекинулись.

На следующее утро мама хочет достать из папиного бумажника пятьдесят крон. Она ищет во всех отделениях, и когда папа наконец выходит в прихожую, чтобы помочь, становится очевидно, что купюру кто-то уже забрал. Меня даже не спрашивают. Дороти так и не признается, но ругань продолжается весь день. К вечеру отец утверждает, что, скорее всего, он сам уже потратил эти пятьдесят крон. Мать не убедить, и она запирает Дороти в нашей общей комнате, но я знаю, что к тому времени, когда другие обитатели дома садятся перед телевизором, чтобы посмотреть музыкальную передачу, Дороти уже выбралась наружу через крышу пристройки для сбора мусора и направляется в город. И мои подозрения оправдываются. Двое суток она отсутствует. Мать хочет звонить в полицию, но на этот раз отец все-таки настаивает на своем и не дает ей этого сделать. Дороти скоро вернется, так и происходит. Но возвращается она вместе с полицией. В начале седьмого утра раздается звонок в дверь. У входа стоят двое полицейских в форме, один из них крепко держит Дороти за голое плечо. Она босая, на ней только маленькая комбинация и ультракороткая юбка, волосы стоят дыбом, тушь размазана по всему лицу. Глаза изучают мраморный пол лестничной площадки.